Владимир Афанасьев - Восхождение. Современники о великом русском писателе Владимире Алексеевиче Солоухине

В одном из последних интервью с писателем я прочла и такие слова: «В последние годы нам пытались привить мысль, что государство – это враг личности, оно должно быть слабым, незаметным. Это делалось сознательно, чтобы подорвать главную основу – державность. Я вот – державник, государственник. Опять хочу обратиться к личности Сталина. Почему все рыдали, когда его хоронили? Потому что он возродил державу. Я хоронил его в Черкасске, где был по командировке от “Огонька”, и хорошо помню, как все плакали… Почему? Потому что последний державник уходил, последний государственник. Мы с Феликсом Чуевым хотели издать книгу, да никто не берется, стихов о Сталине. А вот о Хрущеве и последующих запомнились одни анекдоты. Так что люди плакали после смерти Сталина еще и потому, что чувствовали: с этого момента они будут голыми на ледяном ветру истории…»

В это время, о котором я пишу, мне посчастливилось часто встречаться с Владимиром Алексеевичем, так как уже шла полным ходом работа над подарочным изданием трилогии, в которую вошли «Черные доски», «Письма из Русского музея», «Время собирать камни». Из-за большого художественного оформления, сложных съемок, множества редких фотографий работа растянулась на два с половиной года. Встречались и по службе: редактор – автор, и дружески. Так и написал Владимир Алексеевич на одной из книг, подаренных мне: «При начале нашей дружбы».

В Переделкине часто бывали в то время автор фотографий в книгу замечательный кинооператор, снявший с Василием Шукшиным его лучшие фильмы «Печки-лавочки» и «Калина красная», Анатолий Заболоцкий, искусствовед Владимир Десятников, большой друг Владимира Алексеевича, сосед по даче, писатель Михаил Николаевич Алексеев и многие другие, менее именитые, но, безусловно, интересные люди. Теперь я не могу припомнить все дословно, воспроизвести подлинные диалоги всех действующих лиц, но за суть и смысл того, что говорил писатель, ручаюсь. Также как и за эмоциональный настрой этих интереснейших встреч. Владимир Алексеевич был страстным и порой пристрастным популяризатором. Но его пристрастия выражались не в мелочах, а в главном – во всепоглощающей (прямо-таки ностальгической) любви к России, ко всему русскому. По любому поводу: будь то восхищение статной красавицей, метким народным словцом, красивым романсом, густым басом певца или видом добротного крестьянского двора. Солоухин припоминал или цитировал рассказ из жизни прежней России, как будто душой и сердцем пребывал в том прекрасном далеко. Он носил в себе гармоничный, идеальный образ России. Черты, искажающие ее светлый лик, он как бы отодвигал от себя. В этой эстетике он был похож на Василия Ивановича Белова, который написал и издал тоже в «Молодой гвардии» книгу под названием «Лад», где ничего не хотел говорить о тяготах дореволюционной жизни крестьян. Он подчеркивал, что пишет о ладе народной жизни, а не разладе (это другой разговор). И был по-своему прав, ибо народ сохранял в памяти созидательное, героическое, красивое, а не разрушительное, благодаря этому народ и выжил. Таков был и взгляд писателя Солоухина. И еще, как правильно заметил Станислав Куняев, к истории Владимир Алексеевич относился как поэт. А так как поэт он был превосходный, то и на слушателей и читателей он производил сильное впечатление. Часто более сильное, чем иные обоснованные теоретические выкладки. Справедливости ради надо сказать о перехлестах, сугубо спорных суждениях писателя, когда он не хотел принимать во внимание даже очевидные доводы. Но и здесь все было не так просто и прямолинейно. Мне всегда казалось, что Владимир Алексеевич, выражаясь словами главного героя его книги «Последняя ступень», любил «запустить вошь в голову – пускай почешутся». Иногда он запускал и просто парадоксальную, даже противоположную тому, что думает на самом деле, чтобы проверить: вызреет ли во что-то дельное или окажется нежизнеспособной. Его парадоксальные, резко выраженные мнения нередко обижали даже близких ему друзей. Таков был его характер. Владимир Алексеевич как бы говорил своим поведением: «Ну возражайте мне, я весь на виду, у меня нет стальной рубашки на теле». Ну как не вспомнить в связи с этим стихотворение «Диалог», тоже из последнего цикла, приведу его конец:

Я тих и добр. Люблю с друзьями

Попить, поесть. Наедине

Люблю остаться со стихами.

Что пробуждаются во мне,

Я весь открыт. Мой путь несложен.

Я не в числе лихих рубак.

Но все же будьте осторожны —

Ведь я могу сыграть ва-банк!

В своих книгах, даже посвященных эстетике, он тоже предпочитал бросить в застоявшуюся воду общественного мнения новое слово, ввести в обиход новое или забытое глубокозначимое явление. Таковыми были книги «Черные доски» и «Письма из Русского музея». Публикации этих произведений в 60-е годы, вначале в журнале «Молодая гвардия», следом отдельными книгами, взбудоражили умы и сердца соотечественников. Потрясение, которое произвели его вещи в сознании культурных, интеллигентных слоев нашего общества, в общем-то за редким исключением ориентированным на западные образцы в искусстве, можно сравнить разве что с ошеломляющим эффектом Дягилевских русских сезонов в Париже в начале века.

Об иконописи так еще не писали, да и сама икона, хотя и не встала на свое законное место в церквях, благодаря смелому слову Солоухина приобрела в глазах многих людей духовную национальную ценность. Конечно, иконы тотчас же не понесли в церковь, об этом даже заикаться было нельзя. Храмы в то время все еще закрывали, а не возрождали, но лед незнания и равнодушия а душах людей тронулся. Правда, наплодилось множество злых писак, которые утверждали, что Солоухин пробудил нездоровый интерес к собирательству икон, установил своеобразную моду на коллекционирование древнерусской живописи. Приводили примеры разорения чердаков, ограбления несчастных старушек. Да и это было. Но винить в этом писателя так же смешно, как пенять учителю, обучившему балбеса грамоте, когда тот стал читать непристойности на заборах…

«Письма из Русского музея» вызвали такой читательский отклик, что журналу «Молодая гвардия» пришлось отдать печатанию наиболее интересных из них несколько номеров. Владимир Алексеевич ответил в журнале своим читателям: «Как радостно сознавать, что живет в сердцах людей чувство Родины, родной культуры, родной истории и что много вокруг живых душ и живых сердец! Я кланяюсь русским земным поклоном каждому человеку, который отозвался о моих “Письмах”, будь то письмо-отклик или просто ответное движение души». «Время собирать камни» – о возрождении писательских усадеб – достойно завершило эту своеобразную трилогию, которую совсем недавно в поминальном слове о великом русском писателе В. Солоухине поэт Владимир Костров назвал «энциклопедией русского интеллигента».