Владимир Афанасьев - Восхождение. Современники о великом русском писателе Владимире Алексеевиче Солоухине

Часто я присутствовала во время острых разговоров Владимира Алексеевича на эти темы с людьми ему близкими и любящими его. А споры всегда были трудными, но и поучительными.

Однажды зашел разговор о белом движении, о деградации и гибели Белой Армии. Владимир Алексеевич для начала вспомнил, что И. Сталин семнадцать раз присутствовал на спектакле по роману М. Булгакова «Белая гвардия», потом процитировал стихотворение Марины Цветаевой из цикла «Лебединый стан». Я еще в старших классах школы, в шестидесятых годах читала эти стихи, естественно в самиздатовском исполнении, тогда эти вещи чисто художественно мне не очень нравились. Чтение Солоухина просто перевернуло мне душу.

Кто-то из присутствующих между тем заметил, что белые не смогли победить, за ними не пошел народ, не было идеи у белого движения. Да, свирепствовал красный террор. Да, вела бессовестные игры международная закулиса, которая снабжала деньгами и оружием и красных и белых. Я присоединилась к этому мнению. Только что закончила составление большого тома «Библиотеки казачества», прочитала документы Всевеликого войска Донского, мемуары атаманов казачьих войск Деникина, Петра Краснова, записки белого партизана Шкуро. Авторы этих мемуаров, даже если не говорили об этом прямо, чувствовали свою обреченность. Я привела пример из записок П. Шкуро, где он пишет, что вошли в станицу и сразу же повесили пятерых казаков, заподозренных в симпатиях красным, в отместку за то, что красные перед этим расстреляли нескольких белых. Сказано об этом у Шкуро буднично и цинично. И так пишет европейски образованный, свободно владеющий несколькими иностранными языками дворянин. Деникин в своих мемуарах, кстати, описывает безобразные пьянки Шкуро в станицах, от которых дрожала земля. Помню, я говорила это слишком запальчиво. Владимир Алексеевич молчал, кажется, обидчиво.

Моя подруга упрекнула меня в отсутствии дипломатии и посоветовала взять пример с японских женщин, которые всегда улыбаются, не говорят «нет» и добиваются нужного им с помощью тонкого расчета. В. Солоухин услышал это и сказал, как будто думая о чем-то своем: «Писатели и женщины не должны меняться. Я так думаю».

Помолчав, Владимир Алексеевич рассказал следующий случай, происшедший в ресторане ЦДЛ, где дружеским кругом собрались «гужееды» и среди них, рядом с Солоухиным, оказался писатель Михаил Бубеннов.

Разговор зашел о Гражданской войне, о фильме «Чапаев». Владимир Алексеевич поделился наболевшим:

– Помнишь, когда идет в наступление офицерский каппелевский полк, а под кустом Анка-пулеметчица… Так вот, когда она начала строчить и ряд за рядом стали валиться белые офицеры, а потом и повернули в конце концов, я, бывало, улюлюкал вместе со всеми: «Давай, Анка, строчи, бей беляков!» Недавно пересмотрел фильм и плачу на этом месте. Да это же она русских, русских строчит, офицеров, интеллигенцию берет на прицел… Господи, думаю: «Своя своих не познаша, своя своих побивахом». Стравили нас, как дурачков, а мы и рады стараться…

– Как же ты за Россию, если за беляков? Подлец ты после этого!.. – воскликнул Бубеннов».

Что было после этого, читатели знают. Кто забыл, может прочитать в книгах «Камешки на ладони» и «Последняя ступень». Очевидно, В. Солоухин остро переживал непонимание среди своих старых друзей, среди русских патриотов.

В Переделкине, на втором этаже дачи, который он занимал, было очень скромно. Минимум мебели (кажется, казенной), только удобный письменный стол был специально купленным, но это для писателя – не роскошь. А вот что сразу бросалось в глаза и обращало внимание всех, кто у него в последнее время бывал, это большое количество первоклассных фотопортретов Николая II, Императрицы, Наследника, царских дочерей. Работы очень классного фотохудожника. Владимир Алексеевич ими гордился, говорил, что они ему дорого стали. Кроме того, в гостиной над дверью висел большой гипсовый рельеф – портрет (круглой формы) Александра III. На столе стоял сувенирный государственный флаг России – царской России. Часто хозяин угощал гостей водкой из граненых, с выгнутыми наружу краями рюмок (на что он всегда обращал внимание – удобно из таких пить). Рюмки были с Ходынского поля. Переждав удивление, Владимир Алексеевич всегда спрашивал: «Как на самом деле на Ходынке было, не знаете?» И следовал рассказ, который потом пополнял солоухинские «Камешки на ладони» или «Ненаписанные рассказы».

Безусловно, к началу 70-х годов Солоухин пришел к глубокому убеждению (он много читал В. И. Ленина, о Ленине, недоступные широким читателям архивные документы и мемуаристику, печатавшуюся за рубежом), что Октябрьский переворот в России был трагедией, подготовленной ненавистниками, врагами державной мощи православного государства, мечтающими о включении российских богатств в мировой организм, где бы они быстро переварились и самобытный русский народ был бы поглощен. Позднее, насмотревшись на последствия катостройки, Владимир Алексеевич еще более утвердился в мысли, что демократия в современной России – не более, чем процедура, и что монархия как высший авторитет – предпочтительная форма государственного устройства. Часто он говорил: «Мы зашли в тупик, чтобы двигаться дальше, что делают? – И отвечал: Сначала возвращаются назад… Но просто вернуться назад, как и войти в одну и ту же воду, нельзя». Это Солоухин прекрасно понимал и рассуждал так, что надо к монархической идее приучать постепенно. Он был категорически против насаждения монархии сверху. Когда я и особенно поэтесса Нина Карташова, глубоко озабоченная претендентами на Российский престол, спрашивали Владимира Алексеевича в лоб о претензиях Гогенцоллернов, о его встречах с Леонидой Георгиевной, он отмахивался и повторял, что важно к идее приучить общество, а кто будет монархом, время покажет. Я думаю, что его крестьянская сметка и разумность не позволили ему верить в авантюры. А что касается встреч с семейством Гогенцоллернов – это все же, как мне кажется, интереснейший для писателя материал, это редкая возможность подсмотреть то, что видно именно писательским глазом и схватывается неподражаемой интуицией. Разве мог Солоухин отказаться от таких встреч! Вообще я думаю, что мы, читатели, часто ждем от писателей ответов на самые трудные вопросы и даже каких-то решений, которые они не могут нам дать…

Семидесятилетний опыт истории советского государства Владимир Алексеевич не зачеркивал, это значило бы зачеркнуть себя. В советской истории Солоухин очень интересовался сталинским периодом, личностью Сталина. Мне он говорил незадолго до смерти, что заканчивает книгу о Кобе. Отнюдь не приукрашивая жестокий облик вождя, он высочайшим образом оценивал его державную мощь, ум и расчет, позволившие сохранить единую великую страну. Часто рассказывал и любил повторять этот рассказ о том, что в конце войны (Владимир Алексеевич был кремлевским курсантом, а потом старшиной кремлевского спецназа) он видел на территории Кремля огромные ящики с упакованными в них двуглавыми орлами-навершиями, которые, как утверждал он, предназначались для водружения на Кремлевские башни. Рассказ об этом писатель всегда заканчивал так: – Уверен, поживи Иосиф Виссарионович несколько лет, он бы провозгласил себя императором…