Янка Купала - Олег Антонович Лойко
Стихотворение «Заколдованный цветок» было уже на подступах к нему — стихотворение о Купальской ночи, о «руках… миллионов», тянущихся туда, «где дремлет Купальский курган»:
У этих веселые очи,
А этим их кровь залила;
Толкание, стоны и корчи,
Смешение правды и зла.
Смешались правда и зло в редакции «Нашей нивы». Упреки, они так и сыпались: «Не пишет!.. Лодырничает!.. А мы же вытащили его из провинции, дали работу!.. Из-за него спариваем номера!.. Терпим убытки!..»
Убытки. Стихи первого поэта Белоруссии, лучшего за всю ее историю, украшали «Нашу ниву». Они продолжали стопкой лежать в его клетке и регулярно появляться на страницах газеты, зачитывался ли поэт допоздна в библиотеке Даниловича, искал ли встреч с Марией, действительно ли проводил время в веселой компании.
Веселая компания в Вильно была у него веселой не только от чарки, но и от злой сатиры на того же пана Ковалюка или на черносотенного депутата Думы Наливайко, на «поистине черное трио» царских приспешников Дубровина, Пуришкевича, Илиодора.
Но, конечно же, веселая компания Купалы была и просто веселой компанией, и поэт написал нам об этом, чтобы мы не выгораживали его в чем-то, не оправдывали, а может, первым делом поискали причин, почему он отбился от рук — от рук тех, кто вроде бы облагодетельствовал его, надеясь заполучить в бессрочное пользование его поэтический дар. Но ведь это был Купала…
В последнем, 31-м и 32-м, спаренном номере объявлений было как никогда. Иван Лапкевич постарался: девять страниц всякой всячины. Купала это заметил сразу. Сначала шла реклама «Современной библиотеки для всех» в 24 томах «под редакцией известнейших русских и иностранных ученых сил». Купала мог только позавидовать ее будущему обладателю, как и тем, кто имел средства выписать и такие книги, как «Народы Вселенной», «Тайны Мироздания», «Великое Прошлое», «Литература. Полная история всемирной литературы. Образцовые произведения наших дней, современных писателей», «Изящные Искусства…», «Наш внутренний мир»… Эта реклама заняла весь разворот. Купала перевернул страницу корректуры, стал вычитывать дальше: «В книжном складе «Обновление», С.-Петербург, ул. Жуковского, дом № 15. Поступили в продажу новые книги «Мир половых страстей. Женщины и мужчины…» «Картины»… Кому нужны эти «картины» в Боровцах, Хоруженцах, Малых или Больших Бесядах? А поток совсем иного «мира страстей», чем те, которыми жил он, Купала, и — он знал — жил читатель их газеты, широкий, сельский, горемычный, этот поток напирал, захлестывал. «Только напишите! И вы получите…» Кто напишет? Мужик из Налибоков? Тетка из-под Логойска или Могилева? Или прыщавый хлыщ с Георгиевского? Вот уж пойдут письма в «Нашу ниву»! Отбоя не будет. А через страницу опять в центре крупным шрифтом: «Только напишите! И вы получите!..» Сколько вы получили, пан Лапкевич, за такие крупно набранные слова? которые он, Купала, стыдится вслух вымолвить? Сколько, если «40 коп. за линейку малыми буквами»?..
Нет, Купала не бросился колотить кулаками в закрытую на ключ дверь, не бросился с криком, руганью, упреками. И не потому, что они были хозяевами, а он всего лишь поденщиком, клерком, пусть и ненанятым, но впряженным в одну колесницу. Он вообще никогда не разряжался вовне, только глаза грустнели, а светлое лицо его мрачнело, и он казался тогда туча тучей. В номере с девятью страницами объявлений шло и стихотворение Купалы «Зажинки». «Чтобы прикрываться моими стихами?! — негодовал поэт. — Чтобы идею, дело, поэзию смешивать со всякой непотребщиной? Все средства хороши для достижения цели? Wszystko jedno? Нет, не wszystko jedno! He все средства годны, панове! Романтик! Да! И пятнать святого дела не буду. И не дам!..»
О настроении Купалы в светлице все же прослышали: более парижских изделий «Наша нива» мужику не пропагандировала. Но там, в светлице, поэта глубоко и впрямь никогда не понимали или, может, временами делали вид, что не понимают, сознательно закрывали глаза на разные штучки Купалы, как там могли называть его исчезновения из редакции, его затяжное, хмурое молчание, затаенность.
Рвался Купала в Вильно, в «Нашу ниву», как на пир, и на тебе — точно в темный омут:
Стоны злосчастия, тьмою обвитые,
По свету ужаса — полною мерой.
Как же вы сладостны, думы разбитые,
Сердцу с разбитой надеждой и верой.
Бунт Купалы-романтика никогда не был скандальным, публичным, не оборачивался сиюминутной ссорой, не обрывался истерикой, выпадом. Уйдя в себя, Купала вынашивал свой бунт, «как носит мать в себе дитя неясный облик», пока он, этот бунт, не воплощался в стихотворении. Мы начали цитировать стихотворение, которое сегодня называется «Висельник». В «Нашей ниве» оно публиковалось без названия. Это первое, написанное Купалой после злосчастного номера с «доходной» рекламой, стихотворение — исполненное испепеляющей боли. Ведь это о своих «думах разбитых» писал поэт, о своем «сердце с разбитой надеждой и верой» — надеждой на «Нашу ниву», верой в людей, к которым стремился. А теперь вот никак не может себя успокоить:
