Попасть в переплёт. Избранные места из домашней библиотеки - Андрей Владимирович Колесников
12-го Александр Трифонович запишет в своих рабочих тетрадях: “Укладываю вещички”. Февральский номер журнала, который был полностью сформирован старой редакцией, подписал в печать уже новый редактор Валерий Косолапов, бывший руководитель издательства “Художественная литература”, уже знакомый нам как публикатор “Бабьего Яра” Евтушенко, то есть личность, как и многие в те времена, нелинейная. И потому создалось впечатление сохранения линии “Нового мира”. Юрий Буртин подал новому редактору заявление об уходе и одновременно написал коллегам письмо: оставаясь в редакции, “мы становимся прямыми и очень ценными соучастниками преступления, орудием в руках организаторов сталинского переворота”.
К концу существования старой команды “Нового мира” уже громили Солженицына, с которого в 1962-м началась масштабная слава журнала, а сам главный редактор оказался запрещенным автором: поэму “По праву памяти” не пропустила цензура. В январе 1970-го поэма была напечатана на Западе: в итальянском журнале “Эспрессо”, в “Посеве”, в приложении к “Фигаро”. “Что – я? Кто – я? – записывал 16 января 1970 года в дневнике Твардовский. – Главный редактор «Нового мира» или автор опубликованной в зарубежных изданиях поэмы, ранее запрещенной дома цензурой?” Такая ситуация была для него совсем уж необычной и некомфортной, и он даже соглашался выступить против публикаций на Западе, но только если поэму обсудят на секретариате Союза писателей. Все это оказалось пустыми хлопотами.
По оценке Владимира Лакшина, которого “Трифоныч” видел своим преемником, Твардовский проникся журналом как миссией году в 1960-м. После публикации “Ивана Денисовича” в ноябре 1962-го, уже в 1963-м, пошли слухи об отставке Твардовского и массированная атака на “Новый мир” в печати, в том числе в “либеральных” “Известиях”, с которыми “Новый мир” делил типографию – как раз тогда Мэлор Стуруа разгромил публикацию в “Новом мире” путевых заметок Виктора Некрасова: фельетон назывался “Турист с тросточкой”. 23 апреля 1963 года Лакшин записывает ключевые слова Твардовского о миссии журнала: “У нас нет верного понятия о масштабе дела, которое мы делаем. Для современников всегда иные соотношения, чем в истории. Камер-юнкер Пушкин мог казаться кому-то третьестепенной подробностью в биографии могущественного Бенкендорфа. А выходит наоборот. Ильичева (Леонид Ильичев – секретарь ЦК КПСС по идеологии. – А. К.) забудут, а мы с вами останемся”.
В 1965-м, к сорокалетию “Нового мира”, редколлегия опубликовала свой манифест. Тезисы статьи Твардовского “По случаю юбилея” готовили Владимир Лакшин и Александр Дементьев (его в 1966 году вместе с Борисом Заксом снимут с должности, нанеся ощутимый удар по Твардовскому; Лакшин же проработает замом главного, так и не будучи официально утвержденным в должности). И хотя “передовица” была покорежена в наиболее острых местах цензурой, ее можно считать политическим и эстетическим кредо главного редактора. Здесь есть слова и о Солженицыне, и об отказе от “подмалевывания жизни”, и о том, что правда, которая публикуется на страницах журнала, не может быть использована “врагами из буржуазного мира”. “Мы приветствуем споры, дискуссии, как бы остры они ни были… не намерены уклоняться от постановки острых вопросов и прямоты в своих суждениях и оценках. На том стоим”. Это “На том стоим”, вычеркнутое, кстати, цензурой, еще долго потом вспоминали Твардовскому.
“Новый мир” Твардовского – это еще и набор эстетических ограничений. Главный редактор принимал только ту прозу, которая ему нравилась. Он не был диссидентом, не любил “эстетства”, поэтому в “Новом мире” не печатались многие сильные писатели – их проза не соответствовала вкусу главного редактора. Непростым было его отношение, например, к Юрию Трифонову, несмотря на их приятельское соседство по дачам в писательском поселке Красная Пахра. Твардовский успел напечатать в декабре 1969-го первую повесть Трифонова из цикла “московских” – “Обмен”, но не разглядел в ней прорыва в отечественной прозе: моральные конфликты в среде нарождавшегося городского среднего класса позднего застоя были неинтересны Александру Трифоновичу. Что касается политических нюансов, то и здесь многие на “первом этаже”, где в “Новом мире” сидели редакторы, имели претензии ко “второму этажу”, где располагались Твардовский и члены редколлегии. Чересчур острые материалы, которые поставлял “первый этаж”, были нередко заведомо непроходными для журнала, выпуски номеров неизменно и мучительно задерживались. Собственно, в логике “первого этажа” и писалась книга Солженицына “Бодался теленок с дубом”. Но невозможно было требовать от подцензурного журнала поведения диссидентского и самиздатовского, иначе он немедленно прекратил бы свое существование. А для Твардовского, как писал Буртин, важно было сохранить журнал – “чтобы продолжать борьбу”.
Для самого Твардовского журнал, как выяснилось, означал жизнь – в буквальном смысле. Вскоре после разгрома у него обнаружили запущенный рак легких, и 18 декабря 1971 года Твардовский, для которого “правда” была синонимична “свободе”, скончался, войдя в историю не литературным сановником и даже не значительным поэтом, каковым он, безусловно, был, а великим редактором, который победил цензуру. И, что еще важнее в контексте сегодняшнего состояния российских печатных СМИ, самоцензуру.
Post scriptum
Буртин: “Проиграем XXI век”
В биографии Юрия Буртина был период, когда ему плотно заткнули рот. Продлился он шестнадцать лет: с того момента, как Буртин в 1970 году после отставки Твардовского покинул разгромленный “Новый мир”, и вплоть до самого начала перестройки и гласности. В 2003 году Юрию Григорьевичу снова отказали в праве на собственное мнение, причем посмертно, спустя три года после кончины: автор школьного учебника истории Игорь Долуцкий процитировал Буртина, не слишком деликатно отозвавшегося о перемене власти в России в 2000 году, и пособие “легло на полку” благодаря тогдашнему бдительному министру образования Владимиру Филиппову. Это еще были первые скромные звоночки… Вот та самая цитата из Буртина, определявшего переход власти следующим образом: “Государственный переворот с перспективой установления авторитарной власти президента”.
Юрий Григорьевич обладал удивительным нравственным чувством и точной политической интуицией, его принято относить к леволиберальной интеллигенции, имея в виду непримиримую позицию по отношению к любой номенклатуре, в том числе “демократической” (он одним из первых назвал наш капитализм “номенклатурным”), к войне в Чечне; близость к партии “Яблоко”. Но взгляды Юрия Григорьевича не вписывались и в эту строгую политическую нишу: он был
