Попасть в переплёт. Избранные места из домашней библиотеки - Андрей Владимирович Колесников
И весь мир понял, что “Новый мир” тянул до последнего часа свой непомерной тяжести воз. Дотянуть заведомо нельзя было, но в том же и суть, что тянули, несмотря на эту заведомую невозможность дотянуть.
Александр Твардовский.
Запись в дневнике от 21.03.1970
Между первым снятием Александра Твардовского с должности главного редактора “Нового мира” в 1954-м и идеологическим погромом, устроенным в 1969-м с помощью “Письма одиннадцати” писателей из националистического лагеря (Против чего выступает “Новый мир”? // Огонек. 1969. № 30), прошло пятнадцать лет, и в этом историческом отрезке поместились и оттепель, и последующие “заморозки”, закончившиеся второй и последней отставкой Твардовского и его смертью.
События, разворачивавшиеся вокруг “Нового мира”, предъявляют поучительный опыт – опыт последовательного сопротивления системе.
Чего же он кочет?
Считается, что в той истории, когда одиннадцать писателей национал-патриотического направления опубликовали донос на “Новый мир”, пострадали журнал и шестидесятничество как демократическое интеллектуальное и моральное движение – предтеча перестройки и реформ. Однако все было сложнее. В том смысле, что одиннадцать русских националистов, подписавших продукт коллективного творчества, который дописывался в кабинете главного редактора “Огонька”, “национал-коммуниста” Анатолия Софронова, как бы отвечали на выпад “новомирца” Александра Дементьева, обвинившего “молодогвардейцев” в “славянофильском мессианстве”. Сложность и в том, что, уничтожая “Новый мир”, власть соблюдала баланс: в начале 1970-го была ликвидирована команда Твардовского и сам он ушел в вынужденную отставку, однако в конце того же года секретариат ЦК снял с должности главного редактора “Молодой гвардии” Анатолия Никонова, словно бы в насмешку отправив его руководить априори “космополитичным” журналом “Вокруг света”. Доставалось – за избыточную ортодоксальность (здесь тоже нельзя было “пересекать двойную сплошную”) – и кочетовскому “Октябрю”.
Но правда и в том, что “молодогвардейцы” с кочетовцами все-таки были своими, органически близкими режиму, отправившему танки в Прагу, а “новомирцы” оставались чужаками. И потому “Письмо одиннадцати” добивало “Новый мир” – еще в 1968 году Твардовского хотели заменить на активного лоялиста, редактора “Знамени” (в течение тридцати пяти лет) Вадима Кожевникова, и, в сущности, судьба либерального направления в идеологии и культуре была решена. Подписанты, при всех их стонах и жалобах на либералов из ЦК, не могли этого не знать. Или не чувствовать. В этом смысле это была подлая акция. Иначе бы на защиту “Нового мира” не встали такие вполне лояльные режиму писатели, как Симонов, Исаковский, Сурков, Смирнов.
“Новый мир” ответил редакционным материалом, в весьма изысканной и деликатной манере обвинив оппонентов в “идейно-художественной невзыскательности, слабом знании жизни, дурном вкусе, несамостоятельном письме”. Смысл дискуссии, да и сам пафос работы “Нового мира” был очевиден для всех. Еще раньше Всеволод Кочетов, который редактировал “Октябрь” до самой своей смерти в 1973 году (он покончил с собой), сказал: “Делают вид, что целят в эстетику, а огонь ведут по идеологии”. (В 1969-м появится пародия Зиновия Паперного на роман Кочетова “Чего же ты хочешь?” под названием “Чего же он кочет”:
“– Две заботы сердце гложут, – чистосердечно признался Феликс, – германский реваншизм и американский империализм. Тут, отец, что-то делать надо. И еще одна закавыка. Давно хотел спросить. Скажи, пожалуйста, был тридцать седьмой год или же после тридцать шестого сразу начался тридцать восьмой?
– Тридцать седьмой! Это надо же! – уклончиво воскликнул отец. Его взгляд стал холодней, а глаза потеплели…
– Прости, отец, опять я к тебе, – сказал Феликс, входя. – Так как же все-таки: был тридцать седьмой год или нет? Не знаю, кому и верить.
– Не был, – ответил отец отечески ласково, – не был, сынок. Но будет…”)
Почему “патриотическое” направление было роднее советской власти, хорошо объяснил редактор “новомирского” раздела “Политика и наука” Юрий Буртин, человек, для которого журнал был смыслом жизни, а Твардовский – кумиром. В начале 1990-х мы часто разговаривали с Юрием Григорьевичем, суховатым, безукоризненно интеллигентным человеком с твердокаменными демократическими принципами, и в одном из интервью он сказал мне: “Главный противник «Нового мира» виделся в то время в виде откровенного сталинистского реставраторства… Чем дальше шло мирное время, тем слабее становилась главная опора системы – официальный марксизм. Ее надо было не заменить, а дополнить, достроить. Такой дополнительной опорой становилась государственно-патриотическая идеология, представителями которой как раз и были «Молодая гвардия», а потом и «Наш современник». Сильно в обиду их никогда не давали… «Новый мир» был выразителем антитоталитаристской линии, «Молодая гвардия» стала одной из форм охранительства, удержания системы, придания ей дополнительной убедительности”.
Дневники Буртина за 1969 год. Запись от 26 июля об “огоньковском” письме: “Так о нас еще не писали: «Именно на страницах “Нового мира” печатал свои “критические” статьи А. Синявский, чередуя эти выступления с зарубежными публикациями антисоветских пасквилей»”. В середине 1960-х Буртин сорвал защиту собственной диссертации о Твардовском, выразив публично благодарность Андрею Синявскому, который уже в это время отбывал срок. (Кстати, в указателе за 1965 год в 12-м номере “Нового мира” была сохранена строка с публикацией Андрея Синявского – неслыханная наглость или безалаберность?) 31 июля: “В газете «Социалистическая индустрия» «Открытое письмо главному редактору “Нового мира” тов. Твардовскому А.Т.» от Героя Соцтруда токаря Захарова – обычная журналистская стряпня, в хамском тоне”.
Сразу после своей отставки Твардовский с неожиданным воодушевлением рассказывал коллегам, что в ЦК новой редколлегии ставили задачу делать журнал не хуже, журнал “качественный”. Значит, понимали, что такое уровень либерального “Нового мира”, который после Александра Трифоновича редактировали все сплошь сероватые личности, включая бывшего зама того же Кочетова Владимира Карпова (не зря в секретариате ЦК кто-то предлагал слить “Новый мир” с “Октябрем” и решить проблему).
Юрий Буртин однажды показал мне “Письмо одиннадцати”. Оно было набрано экономным “огоньковским” шрифтом, пережившим Софронова и дотянувшим до Коротича. Теми же самыми буквами того же кегля потом взрывались идеологические основы советской власти. Сейчас шрифтовых гарнитур куда как больше, чем при Советах. Но иной раз кажется, что сквозь них проступает та самая – единая и единственная – конструкция шрифта и начальственного окрика, несущегося из телевизора. Шрифта и окрика, способных играть роль кувалды.
От искренности к правде
Формально история “Нового мира” Твардовского закончилась решением бюро секретариата правления Союза писателей (СП) СССР от 9 февраля 1970 года
