Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 12

С этим планом я прибыл во Флоренцию менее чем за два дня, нигде не останавливаясь, поселился в трактире, никому не известном, и отправил мою коляску на почту, так как у трактирщика, которого звали Ж.-В. Аллегранти, не было места, куда ее поставить.

Достаточно хорошо поместившись в маленькой комнате, найдя хозяина гостиницы приличным и разумным и видя вокруг женщин только старых и некрасивых, я решил, что смогу жить здесь спокойно, избегая риска делать разные соблазнительные знакомства.

На следующее утро после приезда я оделся в черное, со шпагой на поясе, и отправился во дворец Пью, чтобы представиться эрцгерцогу. Это был Леопольд, который умер семь лет назад. Он давал аудиенцию всем тем, кто представлялся, я счел своим долгом направиться прямо к нему, не позаботившись пойти сначала к графу де Розенберг. Собираясь жить спокойно в Тоскане, я решил, что для того, чтобы гарантировать себя от неприятностей, зависящих от шпионажа и естественных подозрений полиции, я должен представиться непосредственно начальнику. Итак, я пошел в приемную и записал свое имя, после имен всех других, присутствовавших там в ожидании очереди на аудиенцию. Маркиз Пацци, который был в их числе, и которого я знал в Риме у маркизы, не помню, то ли урожденной Фрескобальди из Флоренции, то ли вдовы маркиза этого имени, подошел ко мне, чтобы выразить мне удовольствие видеть меня у себя на родине. Он сказал мне, что провожал до Болоньи г-на XXХ, который возвращался в Англию со своей молодой женой-римлянкой, которая затмит всех красавиц Лондона. Он сказал, что рассказывает это мне, так как во время своего пребывания во Флоренции тот много обо мне говорил, надеясь меня увидеть по возвращении из Рима. Я поблагодарил его за добрые вести, потому что я весьма заинтересован в счастье прекрасной пары.

Мне было бы неприятно застать Армелину во Флоренции, так как я еще любил ее и мог бы видеть, что ею обладает другой, лишь с крайним огорчением в душе.

Читатель должен был заметить, что в том месте, где я говорил о ее замужестве за щедрым и очаровательным г-ном Х…, я не останавливался ни на каких обстоятельствах, которые его сопровождали. Причина этого в том, что у меня не нашлось силы полно описать это событие, воспоминание о котором причиняет мне боль. Маневры маркизы д’Ау, слезы Армелины, которая была влюблена во флорентинца, и слово чести, которое я ей дал, сделать ее его женой, когда я потребовал от нее последних милостей под этим условием, унизительным для нее и для меня, были мощными мотивами, которые заставили меня действовать вопреки желаниям моего сердца. Раскаиваясь в своем обещании, я вынужден был предложить мою руку Армелине, в присутствии начальницы, после того, как убедил ее в том, что я не женат. Армелина отвергла мое предложение, не словами, но слезами, и четыре слова м-м д’Ау окончательно меня унизили. Она спросила меня, в состоянии ли я дать этой прекрасной девушке приданое в 10000 римских экю. Этот гордый вопрос меня образумил, но ввел в большое горе мою душу. Я написал начальнице и самой Армелине, что я осознаю всю мою несправедливость, и что я надеюсь, что она простит мне все заблуждения моего ума под влиянием охватившей меня страсти, пожелав ей всего возможного счастья с г-ном Х…, которого я вполне узнал как более достойного ее, чем я. Единственная милость, которую я у нее просил, была освободить меня от присутствия на ее свадьбе, и эта милость мне была оказана, несмотря на сопротивление маркизы д’Ау, которая, принимая за пустяки все эти любовные переживания, считала, что люди разумные должны отвергать всякое их влияние. Принцесса Санта Кроче думала так же, как она, но кардинал де Бернис меня поддержал, потому что он был более философ, чем француз. Свадьба происходила у маркизы, и Меникуччио был на ней, вместе со своей супругой, так как у Армелины не было других родственников в Риме.

Именно с этим горем я явился во Фраскати, полагая, что там вырастет мой энтузиазм по отношению к оде на страсти Бога-человека; но мой благотворный Гений приготовил мне совсем иное утешение.

Порок — это не синоним преступления, потому что можно быть порочным, не будучи преступником. Таков я был всю мою жизнь, и смею даже сказать, что я часто бываю добродетелен в реальности порока, потому что справедливо, что любой порок противоположен добродетели, но это не разрушает универсальной гармонии. Мои пороки были всегда лишь моим бременем, за исключением случаев, когда я соблазнял, но соблазнение никогда не было для меня характерно, так как я всегда соблазнял, лишь будучи сам соблазнен.

Профессиональный соблазнитель, который делает это согласно своему замыслу, — человек мерзкий, по существу враг объекта, на котором он остановил свой выбор. Это настоящий преступник, который, если он обладает качествами, необходимыми для соблазнения, делается недостоин объекта, вводя его в заблуждение и делая несчастным.

Глава VI

Дениз. Медини. Занович. Зен. Мой вынужденный отъезд и мое прибытие в Болонью. Генерал Альбергати.

Я попросил в немногих словах у молодого эрцгерцога надежного убежища на все время, что я остановлюсь в его государстве, и, предвидя неизбежные расспросы, сказал ему, из каких соображений я не могу вернуться в Венецию. Я сказал ему, что в том, что касается необходимого для жизни, я ни в ком не нуждаюсь, и что я собираюсь заниматься исследованиями. Он ответил мне, что, при условии хорошего поведения, законы его страны достаточны для того, чтобы я в полной уверенности мог пользоваться необходимой мне свободой, но что, однако, я правильно сделал, что представился ему. Он спросил, с кем я знаком во Флоренции, и я ответил, что знаком с несколькими домами уже на протяжении десяти лет, но, желая жить сам по себе, я думаю не возобновлять знакомства ни с кем.

Таков был разговор, который я провел с этим принцем. Это было все, что, как мне казалось, я должен был сделать, чтобы избежать неприятностей. То, что случилось со мной десять лет назад, должно было быть забыто, или не иметь ни малейшего значения, так как прежнее правительство не имело ничего общего с нынешним. Я пошел в книжную лавку, где купил книги, которые мне нужны, и где мужчина благородного вида, видя, что я интересуюсь греческой литературой, заговорил со мной и меня заинтересовал. Я сказал ему, что работаю над переводом Илиады, и, откровенность за откровенность, он сказал мне, что занимается антологией греческих эпиграмм, которые хочет представить публике в переводе латинскими и итальянскими стихами. Проявив заинтересованность, он спросил, где я поселился, и я назвал ему мой адрес и мое имя, спросив, в свою очередь, его, с намерением его опередить. На следующий день я направился повидать его, он проявил такую же вежливость по отношению ко мне послезавтра; мы показали друг другу свои работы; обменялись сведениями о своих знакомствах, мы стали друзьями и оставались ими вплоть до моего отъезда из Флоренции, не испытывая нужды ни в совместных трапезах, ни в совместных выпивках, ни даже в совместных прогулках. Связь двух людей, любящих Литературу, зачастую исключает все удовольствия, которыми они могли бы наслаждаться, лишь отрывая свое время от литературных занятий. Этого благородного флорентийского джентльмена звали, или зовут, если он еще жив, Эверард Медичи.