Николай Окунев - Дневник москвича. 1920–1924. Книга 2

Слышал, что Н. М. Данилин со своим хором получает за участие во всенощной и обедне 150.000 р. Это меня очень радует. Теперь на устроение торжественных богослужений прихожане храмов московских собирают «промеж себя» по полмиллиону рублей. И это очень приятно.

5/18 сентября. Поляки взяли г. Луцк.

† Умер ученый Венгеров. Похоронен в Петербурге.

7-го сентября в Баку закончился Съезд «революционных народов Востока». Собралось на съезд 1.890 человек. Все разговоры «съехавшихся» свелись к заявлению, что «война международных империалистов против Советской России есть в то же время война против угнетенных народов Востока и наоборот».

Все это так, но из Турции, Персии и Индии представители «народов Востока» не были пропущены кольцом военного флота и пограничных кордонов. Зато присутствовали на съезде Зиновьев и Радек. И все было разыграно как по нотам (как на пианоле…).

И в Крыму съезд. Туда съезжаются по приглашению Врангеля Маклаков, Рябушинские, Коковцев, Коновалов, Барк, Третьяков, Вышнеградский, Крестовников, Давыдов, Нобель, Гессен, Бобринский и другие «бывшие люди» на совещание по экономической политике, проводящейся на территории южно-русской армии Врангеля.

6/19 сентября. Бакинская «пианола» играла на очень высоких нотах. Когда Зиновьев объявил, что против империалистов-угнетателей надо идти священной войной, а в первую голову против Англии, — восточники пришли в настоящую, восточную ярость, залопотали каждый на своем языке, вытащили свои ятаганы, кинжалы, ножи, браунинги и маузеры, залязгали ими и зарычали со всею злобою своего воинствующего темперамента, выкликивая имена Ллойд Джорджа, Керзона и всяких других «угнетателей», и давали клятвы «ризать их», «секим башка» и проч. Все это «священное» воодушевление разжигалось, конечно, игрой и пением интернационала.

Погода теплая, еще летняя. Сегодня воскресенье. Домашних работ случайно не было. Пошел на Сухаревку и проболтался там три часа в страшной толкотне, дивуясь на расцвет своей знаменитой соседки. Я там давно не был и каждый день слышу разговоры, что Сухаревку разогнали или разгоняют. Но «ничего подобного» (как чаще всего говорят там же). Она распухла до невероятности и своими оборотами превосходит теперь блаженной памяти Нижегородскую ярмарку. Хотя бы в тех аналогичных «рядах», которые есть на ней. Сооружений собственно мало, каких-нибудь сотня палаток, зато сколько шеренг стоячих или сидящих торговцев со своими товарами в корзинах, ящиках, на тележках, на столах, на табуретках и просто на руках. Как-то сами собой устанавливаются определенные пункты для торговли тем и другим. И таким образом, побывавши там, можно уже сказать, что тут вот «Кузнецкий Мост» (предметы роскоши), тут скобяной ряд, тут мануфактурный, иконный, мебельный, дорожный, книжный, галантерейный, парфюмерный, посудный, граммофонный, сапожный, одежный, мучной, овощной, мясной, зеленый, съестной (поистине «обжорный») и т. д.

И все галдит, шумит, гогочет, спорит, шутит и, конечно, ругается. Слова с буквы «червь» в особенном распространении. «Черт» и «чрезвычайка» следуют одно за другим беспрерывно. Первое как характеристика продающей или покупающей личности, второе как угроза ей же со стороны обманутого или ошеломленного «запросом». Но паче всего слышишь родную, расейскую «матушку». Она, матушка, не только не переводится, но исходит теперь из уст чуть ли не младенческих, и из прекрасных уст «бывших» барынь… В эту какофонию звуков, ярмарочного гула врезываются граммофонные хрипы и писки, визги поросят, а также и за душу щемящий, унылый хор слепых, видно предпочитающих тянуть своего древнего Лазаря, чем отведать социального обеспечения…

Картина сухаревской жизни примечательная и требующая новых художников слова и кисти, с талантом Золя, Островского, Перова…

Кое к чему приценился. Самовар (поменьше нашего, т. е. стаканов на 15) 60.000 р. Арбуз (фунта на два) 3.000 р., кусок глицеринового мыла (в 20 коп.) 3.500 р., карточка для стереоскопа 100 р., граммофонные пластинки от 1.000 до 5.000 р. за штуку, колун, без топорища, 1.000 рублей. (Расходятся ходко, несмотря на откровенное объявление продавца, что он тридцать лет продавал такие колуны по 1 р. 10 к.)

Зажигалка среднего качества 5.000 р., браслетка золотая, не массивная, тоненькая, простой работы — без украшений — 20.000 р., шапка каракулевая 35.000 р., махорка 350 р. восьмушка, но почему-то в запросных суммах доминирует цифра 17.000 рублей. За эту цену предлагали и четырехтомное издание Белинского (бывшее за 4 р.), и икону в медной ризе, размера вершков 6x4 (покупатель думал, что риза серебряная, но продавец обругал его за это простодушное предположение: «На серебряную-то у тебя, дурака, сапог и одежи не хватит!»); за 17.000 можно было купить и старые, но чиненые женские открытые ботинки, и колечки с бирюзой, и таз для варки варенья, и много других вещей (не за все в сложности, а за каждую — 17).

«Золотое руно», издававшееся Рябушинским, целый 1917-й год, в переплете, — 12.000 р. Год «Синего журнала» — 4.000 р. Год «Нивы» — 5.000 р. «Любая книга на выбор» (бывало 10–20 коп.) — 100 р. Гитара (вероятно, десятирублевая) — 50.000 р.

Еще 17-тысячная вещь: женское короткое, простого покроя, пальто, в котором, бывало, кухарки на речку ездили, но только оно имело уже дыру, на что было обращено внимание продавца в видах получения уступки, но того это не тронуло, он даже наставительно заметил покупательнице: зашьешь, мол, сама — невелика барыня!

Все-таки во всей громаде и разнообразии сухаревских товаров нет уже действительно дорогих, богатых, красивых и отменных вещей и продуктов, все они или уже разместились по квартирам новой буржуазии, или износились, или продаются непосредственно из квартир, при посредстве, может быть, комиссионеров, которых теперь в новой жизни русской больше, чем было при частной свободной торговле. Однако какой-то, видимо, провинциал, умилился зрелищем и настоящего богатства Сухаревки и вслух провозгласил, ни к кому не обращаясь: «Ну и счастливая же Москва!» — «Типун тебе на язык!» — промолвил какой-то полинявший буржуй и стал себе приторговывать за 17.000 небольшой обеденный дубовый столик.

И я купил кое-что. За 150 р. камешек для зажигалки и за 100 р. небольшое яблоко. И пошел домой «с душой унылой», размышляя, с каких книг начать мне распродажу своей милой библиотечки, собиравшейся не менее 40 лет. (Мои ресурсы в юности позволяли мне тратить на это благое дело не более 25 р. в год, а позднее — по 100, по 200, по 500 р., и в самые последние годы — не более 1.000 р.)

10/23 сентября. В «Экономической жизни» расставили советским губерниям «баллы» за урожай хлебов и трав. Пятерок удостоилась только Одесская губерния, и то — за овес и картофель; за хлеба ей поставлены тройки. Четверки получили 9 губерний; тройки: за озимые — 14 губерний, за пшеницу — 10 губ., за ячмень — 14 губ., за овес — 12 губ., за картофель 33 губ., за травы 8 губ.; двойки: за озимые — 24 губ., за пшеницу 21 губ., за ячмень 23 губ., за овес 32 губ., за картошку 5, за травы 30; а единицы: за хлеба — 10, за пшеницу — 10, за ячмень 4, за овес 3, за травы 4. Стоит посмотреть на эту сводку, как сразу видишь, что особенно плохо в тех губерниях, которые кормили, бывало, не только матушку-Россию, но и заграницу. Это: Брянская, Витебская, Воронежская, Вятская, Енисейская, Калужская, Казанская, Костромская, Курская, Нижегородская, Олонецкая, Оренбургская (5 единиц), Орловская, Пензенская, Пермская, Рязанская, Саратовская (3 единицы), Семипалатинская (тоже 3 кола), Смоленская, Ставропольская (3 единицы), Тамбовская, Терская, Тобольская, Тульская, Уральская (4 кола), Уфимская (5 двоек), Челябинская.