Ян Карский - Я свидетельствую перед миром

Девушка говорила бесстрастным, деловым тоном, будто зачитывала страницу из учебника истории и все это никак не касалось ее лично. Многие в Сопротивлении усвоили эту манеру рассматривать вещи, имевшие к ним самое непосредственное отношение, как бы со стороны. Опыт показывал: чтобы выполнить задачу с хладнокровием стоящего у операционного стола хирурга, нужен объективный подход, без лишних эмоций.

Я попытался отвечать ей в тон, хотя был новичком и все увиденное в Познани вызывало у меня чувства, которые плохо сочетались с трезвым научным мышлением.

Когда моя собеседница закончила детальное описание установившихся на присоединенных территориях порядков, я спросил, как, по ее мнению, мы сможем их потом изменить.

— Есть только один путь, — ответила она. — Сразу после победы над Германией нужно объявить массовый террор по отношению ко всем без исключения захватчикам, которые тут бесчинствовали. Мы поступим с «колонистами» так же, как они поступали с нами, поляками. Выгоним их отсюда силой. И никаких компромиссов, иначе мы увязнем в проблеме «дегерманизации» Познани и других областей. Нам будут предлагать переговоры, референдумы, военные репарации, компенсации и обмен имуществом. Но не следует обольщаться: ситуация ухудшается, и остановить этот процесс и повернуть его в благоприятную для нас сторону можно только одним, радикальным способом — массовым террором.

Вот что я услышал из уст этой милой утонченной девушки.

Она тщательно подбирала слова. Но за внешним спокойствием чувствовалось глубокое волнение. Немцев она ненавидела с такой же неистовой силой, с какой любила родину.

Внешне девушка была спокойна, и только легкое подрагивание губ показывало, что творилось у нее в душе. Трудно понять, как при таком умонастроении она решилась, пусть даже формально и для дела, объявить себя немкой.

— Можно вас спросить, — осторожно начал я, — зачем вы записались фольксдойче? Разве без этого нельзя было приносить пользу Польше?

— Совершенно невозможно. У вас там, в Генерал-губернаторстве, совсем другие условия, а потому и методы другие. На территории рейха все поляки, и уж тем более интеллигенты, не имеют легального статуса. Это единственный способ остаться и работать тут.

— И много еще польских патриотов записались немцами?

— Честно говоря, к сожалению — нет. Даже мой отец вынужден скрываться в деревне, потому что не хочет объявлять себя немцем — тогда ему пришлось бы вступать в политическое сотрудничество с оккупантами, а на это он ни за что не пойдет. Многие патриоты, занимающие непримиримую позицию, сурово осуждают нас. Но в борьбе с нацистами нужно забыть о чести и порядочности. Большинство поляков немецкого происхождения совершили предательство еще в сентябре — выступили против нашей страны с оружием в руках. Вот почему, какая бы судьба ни ждала Польшу, мы не можем допустить, чтобы здесь жили немцы. Они верны только Германии. Мы в этом убедились. К ним присоединилась и жалкая кучка предателей-поляков. Остальные же, почти все без исключения польские патриоты, не пожелали стать немецкими подданными. Поэтому скоро тут вообще не останется поляков. А надо удержаться любой ценой, пусть даже для этого придется стать фольксдойче или рейхсдойче[47].

Это звучало убедительно, и я начал склоняться к тому, что она права. Она и сама восхищалась стойкостью поляков, которые, обрекая себя на лишения, отказывались называть себя фольксдойче, но приходилось признать, что гораздо разумнее, особенно для тех, кто способен служить нашему делу, принять немецкое гражданство. Она заметила, что я изменил мнение.

— Понимаете теперь? За два месяца оккупации немцы выселили отсюда на территорию Генерал-губернаторства более четырехсот тысяч поляков.

— Как они это делают?

— Очень просто. Представителей среднего класса, которые не зарегистрировались как фольксдойче, арестовывают без предупреждения. Крестьянам, рабочим и ремесленникам приказывают оставить дома в течение двух часов. С собой разрешается взять пять килограммов багажа — только одежду и еду. В доме надо все прибрать и приготовить к появлению немцев, которые в нем поселятся, им же достанется все добро. Полиция часто заставляет детей украшать столы и пороги домов букетами цветов в знак гостеприимства.

Наш разговор прервал приход ее отца — ведь я его и дожидался. Он подтвердил, что дочь все правильно обрисовала, и согласился с ее выводами. Мы остались с ним наедине и обсудили вопросы, которые мне было поручено ему задать.

В общих чертах дело обстояло так: люди, о которых шла речь, готовы были работать в Сопротивлении, но не на присоединенных к рейху территориях, а в Генерал-губернаторстве, и хотели, чтобы им помогли пересечь границу.

По приезде в Варшаву я сразу явился на явочную квартиру и отчитался[48], а потом пошел домой.

Пани Новак очень мне обрадовалась, они с сыном смотрели на меня с таким восхищением, как будто я вернулся с фронта. На самом деле в этой поездке я подвергался минимальному риску, но все же чувствовал, что ученичество мое кончилось и я стал настоящим участником Сопротивления.

Глава VIII

Борецкий

По-настоящему разбираться в делах подпольной организации я начал только после той поездки в Познань. Дзепалтовский еще раньше познакомил меня с некоторыми ее членами, но тогда за этим ничего не воспоследовало. За мной не было закреплено никаких определенных функций, и завязать прочные связи с подпольщиками не получалось. Мне только изредка давали мелкие поручения. Причина заключалась в том, что в то время, к концу 1939 года, структура Сопротивления еще не устоялась. Она складывалась из множества разрозненных групп и ячеек, которые действовали самостоятельно, не подчиняясь никакому центру. Проникнуть в среду борцов мог каждый — для этого требовалась только личная отвага да еще немного фантазии, дерзости и упорства. Эти группы задавались разными целями, носили громкие названия, например «Мстители», «Карающая длань», «Суд Божий», и придерживались самых пестрых взглядов — от терроризма до мистицизма, не говоря уж обо всей гамме политических программ. Поляки вообще любят тайны и заговоры, а тут еще и обстоятельства к тому располагали. Многие верили, что война скоро кончится и что именно их группировка сыграет решающую роль в воссоздании польского государства.

Посреди этой самодеятельности и неразберихи мало-помалу все же стали появляться некоторые ориентиры и общие принципы. Наиболее устойчивыми оказались старые политические партии, отнюдь не уничтоженные немецкой оккупацией. Объединение происходило одновременно извне и изнутри: с одной стороны, укреплялись связи между подпольным движением в самой Польше и польским правительством в Париже во главе с генералом Сикорским[49]; с другой — сами партии сближались между собой перед лицом общей угрозы. Другим организующим началом стала армия. Стояла задача объединить разбросанные по стране остатки вооруженных сил в новую сильную структуру[50].