Вольная русская литература - Юрий Владимирович Мальцев
Еще сто лет назад Федоров задумывался над проблемами, которые только сегодня стали актуальными для мира, над проблемами экологии, народонаселения, освоения космоса и т. п. В своей «философии общего дела» Федоров старался ответить на вопрос: как можно улучшить и перестроить жизнь, удалить вражду и все несчастья человеческого существования. Он считал, что для этого нужно прежде всего изменить не отношения между людьми, а отношение человека к природе и природы к человеку, причем под природой он понимал не только окружающий нас мир, но и инстинкты и подсознание человека. Федоров восставал против пассивного отношения к природе, против слепого фатализма современного человека. «Общим делом» всего человечества он называл активную деятельность всех, направленную на то, чтобы обеспечить всем здоровье и счастливое существование, чтобы устранить голод, болезни, несовершенства человеческого организма, старость и наконец самое смерть. Лишь тогда, когда будет достигнута эта цель, будут устранены причины зла и вражды между людьми, лишь тогда утвердится естественная основа морали и людского братства.
Федоров считал, что невозможно улучшить человеческую жизнь путем какой-либо перестройки общества, ибо корни зла лежат гораздо глубже, они – в самой природе, в неосмысленном, бессознательном характере природы. Человечество – уникальное явление во всей вселенной – должно уподобиться Самому Создателю и переделать мир, каждый отдельный человек должен жить не для себя и не для других (альтруизм), а для всех (братство); лишь добровольное объединение всех людей для общего дела может справиться с этой грандиозной задачей. Человечество должно преодолеть смерть, а также исполнить свой долг по отношению к умершим, воскресить их, но воскрешение это должно быть не чудом, а естественным результатом познания и преодоления слепой, умертвляющей силы природы. Человек должен научиться управлять всеми молекулами и атомами мира, чтобы рассеянное собрать, разложенное соединить, то есть сложить в тело отцов. Мораль должна распространиться на всю природу. Воскресить мертвых – значит отменить историю, эволюцию, прогресс, процесс становления и умирания, ибо вся история до сих пор – это взаимоуничтожение. Земля, поглотившая столько поколений, управляемая знанием и сыновней любовью, начнет отдавать тех, кого она поглотила. Это будет полной победой над временем и пространством. Человек, познав материю и скрытые в ней силы, перестроив свое тело, воскресив мертвых, начнет заселять звездные миры, которые не будут уже больше, как сегодня, глядеть на нас издали бездушно, холодно, загадочно и враждебно.
Если у Достоевского центральный пункт – страдание человека, невозможность примириться с миром, где страдают невинные, то у Платонова, как и у Федорова, – это невозможность примириться с миром, в котором умирают, неприятие смерти и слепой бессмысленности мира. Тоска человека в этом неустроенном мире («Лучше б я комаром родился: у него судьба быстротечна, – полагал Вощев») передана Платоновым с изумительной силой, она ощущается в атмосфере его книг, в тягучем, задумчивом ритме его прозы, в отсутствии сюжетности. Динамично построенный сюжет создает иллюзию целенаправленности существования и придает ему искусственный смысл, тогда как ослабление сюжетных связей и вдумчивая, созерцательная погруженность в фактуру бытия выявляет подлинный его характер, его мертвящую бессмыслицу.
Вдумчивое, философское отношение к жизни характерно для всех героев Платонова (некоторые критики склонны даже рассматривать, например, «Чевенгур» как философский роман идей, где каждый персонаж является носителем и олицетворением определенной идеи). Даже когда они заняты простым физическим трудом, ничего общего с какими-либо интеллектуальными проблемами не имеющим, они находят пищу для глубоких размышлений. Например, простой стрелочник в рассказе «Среди животных и растений» «подымал на пути после прохода поезда какую-то вещь и долго смотрел на нее и вникал в ее значение. Затем он воображал человека, которому эта вещь принадлежала… Благодаря пустой папиросной коробке, ключу для консервных банок или комку ваты, ему приходилось думать о характере, лице и даже о цели жизни того человека, который только что миновал его в поезде».
«Общая грусть жизни» и «тоска тщетности» делает многих героев Платонова пессимистами; созерцая этот неустроенный, «сделанный будто для краткой насмешливой игры» мир, «спрятавший в своей темноте истину всего существования», они отчаиваются и жаждут смерти или живут, «терпя жизнь лишь из жалости к ней самой, несчастной», как метко сказано в одном месте самим Платоновым («Из генерального сочинения»).
Платонов очень далек от того, чтобы давать готовые рецепты решения жизненных проблем, и в то время как философия Федорова исполнена оптимизма и энергичного миссионерского духа, многие книги Платонова оставляют впечатление мрачной безысходности. Вощев, обретший было в конце повести смысл существования, повергается снова в отчаяние смертью девочки Насти. «Зачем ему теперь нужен смысл жизни и истина всемирного происхождения, если нет маленького, верного человека, в котором истина стала бы радостью и движением?» И построивших у себя в городе коммунизм чевенгурцев приводит в сомнение смерть мальчика: действительно ли это у них коммунизм? У Достоевского слезы невинного ребеночка ставят под сомнение мировую гармонию, у Платонова смерть ребенка говорит о неприемлемости и бессмысленности этого мира, в котором господствует смерть и слепые силы (природы и человеческих страстей).
Здесь же – философское обоснование неправильности платоновского языка: нарушения грамматических норм разрушают иллюзорную осмысленность мира, а слияния разноплановых элементов, перестановки, при которых субъект и объект меняются местами, дают почувствовать взаимосвязанность всего в мире, глубоко скрытую и долженствующую проявиться в будущем братскую общность человека и природы. Отсюда же и очеловечение зверей, птиц, растений, земли, воды, ветра, звезд. «Вощев подобрал высохший лист… – Ты не имел смысла жизни, – со скупостью сочувствия полагал Вощев, – лежи здесь, я узнаю, за что ты жил и погиб. Раз ты никому не нужен и валяешься среди всего мира, то я тебя буду хранить и помнить». Много таких мертвых, потерянных, ненужных предметов сложил уже Вощев в свой мешок, «куда он собирал для памяти и отмщения всякую безвестность», «всякую несчастную мелочь природы, как документы беспланового создания мира, как факты меланхолии любого живущего дыхания». Понятна в таком контексте и странная речь мужика: «Я под кленом дубравным у себя на дворе, под могучее дерево лягу. Я уж там и ямку под корнем себе уготовил, – умру, пойдет моя кровь соком по стволу, высоко взойдет!» А бредовое, на первый взгляд, заявление чевенгурского коммуниста, оказывается, исполнено скрытого смысла: «Скот мы тоже скоро распустим по природе, он тоже почти человек: просто от векового угнетения скотина отстала от человека. А ей человеком тоже быть охота!» И далее: «Лопух тоже хочет коммунизма».
Отсюда же – и странное отношение к смерти и к мертвым. Если помнить о философии Федорова, то не таким уж диким и
