Майя Улановская - История одной семьи
Один-два раза, попав случайно на совещание большевиков, он видел Сталина. В отличие от Свердлова, который заботился о людях и которого все любили, Сталин был замкнутым и угрюмым. Например, придя на совещание, ни с кем не поздоровался. К большевикам, как и вообще к социал-демократам, Алёша относился с пренебрежением: спорят по пустякам! Ему было скучно вдаваться в их дела — кто меньшевик, кто отзовист — подумаешь, разница! И если бы не был близок к семье Свердлова, он, вероятно, с ними и не соприкоснулся бы. А о Сталине говорил: «Я с ним был в одно время в Туруханском крае. Я был известен на всю ссылку, а он — кто такой?» Сталин в ссылке был не особенно популярен.
Туруханский край считался очень суровой ссылкой, поэтому там отпускали на содержание больше, чем в других местах. Так сытно Алёша не жил ни прежде, ни много лет позднее. Каждый ссыльный получал от казны 12 рублей в месяц. Для Алёши это было целым состоянием, он не знал, что с такими деньгами делать, тем более, что еда стоила баснословно дёшево — самая лучшая рыба продавалась пудами, стоила копейки. Там он впервые попробовал какао. Это какао так поразило Солженицына, когда он слушал рассказы Александра Петровича о ссылке, что он дважды упомянул о нём в третьем томе «Архипелага ГУЛАГ» (Имка-Пресс, 1975, с.358, 366)[6]
Алёша следовал определённому, им самим для себя выработанному образу революционера, ни в чём не подчинялся начальству, бунтовал по любому поводу, и Свердлову часто приходилось за него заступаться. «Бузил» он с юмором, и все ссыльные повторяли его остроты: как он ответил приставу, что сказал стражнику. Начальство не выдержало и распорядилось перевести его в отдалённый, глухой станок — кажется, Толстый Нос. Два стражника схватили его на улице, не дав собраться, что было незаконно, посадили на подводу и повезли. Когда проезжали мимо дома Сталина, Алёша попросил разрешения зайти, чтобы взять что нужно для дальней дороги, как было принято у ссыльных. Сталина он не застал, а его сожительница пекла пироги и раскладывала их на листах из книги Канта. Алёша взял висевшую на гвозде шубу и стал искать какую-нибудь книгу. Кроме брошюр по национальному вопросу, увидел только популярный самоучитель английского языка и прихватил с собой.
Приехали в какой-то станок, там стражники решили накормить лошадей и отдохнуть. Легли спать, а Алёша отправился обратно — что ему каких-то 40 вёрст! Его догнали у самого того места, откуда везли, и взмолились: «Побойся Бога, дай нам хоть доехать раньше, приди после нас!» Эта игра ему нравилась, увлекала слава отпетого сорви-головы.
Бежать из ссылки он решил, главным образом, чтобы поддержать свою славу. Иначе — какого чёрта было ему бежать, никогда он так хорошо не жил: среди образованных людей, имея возможность вдоволь учиться и кормиться. Он бежал летом 1913 года, вместе с анархистом Израилем Клейнером, арестованным с ним по одному делу. Клейнер был человеком серьёзным, ссылку старался использовать для ученья. Но тоже был молодым, считал, что бежать надо. В дороге их стала заедать мошка, через несколько дней Клейнер заболел, и Алёша принёс его на спине обратно. (У Клейнера потом другая судьба пошла — попал на войну, получил орден за храбрость, тогда же вступил в партию, позже занимал крупную партийную должность. В 1938 г. был арестован и погиб). Алёше не сиделось на месте, и через несколько дней он снова ушёл в побег.
Он никогда не рассказывал о своей жизни ничего тягостного — как голодал, как подвергался опасностям. Поэтому и о побеге его известны только смешные, анекдотические эпизоды. А ведь это был единственный успешный побег из Туруханской ссылки — расстояния там огромные, и мошка заедает насмерть.
Кое-как добрался он до железной дороги. Ехал, конечно, зайцем. Когда бежали из ссылки социал-демократы, им помогала партия, у них с собой были деньги, а Алёша мог рассчитывать только на себя и свою удачу. Его сняли с поезда и привели к начальнику станции. С собой у него была бумажка на имя крестьянина Ампёнова, одет был неказисто, и стал просить по-крестьянски приниженно: «Господин начальник, отпустите, я больше не буду!» Начальник никак его не отпускал, послал за жандармами. По-видимому, тогда шла компания против зайцев, от которых страдала железная дорога. Алёша понял, что просьбами ничего не добьёшься, и обратился к начальнику другим тоном: «А ведь вы, господин начальник, можете рассчитывать на вознаграждение за поимку политического ссыльного». «Вы — политический? Чем вы можете это доказать?» «Ничем». Тот забеспокоился: «В каких местах вы были?» Алёша назвал несколько мест. Кончилось тем, что начальник дал ему денег на дорогу и отпустил, страшно волнуясь, что он не успеет скрыться до прибытия жандармов. Солженицын в «Архипелаге» привёл другой эпизод из рассказов Александра Петровича — о том, как в киевской библиотеке его встретили студенты (там же, с.104). Но тому, что помогали студенты, нечего удивляться, а тут — дело было в Сибири (А.П., рассказывая, упоминал и название станции), и помог ему царский чиновник, что гораздо примечательней. Что говорить, бежать из ссылки было нелегко, и всё-таки ни один порядочный человек его бы не выдал, а помогали ему очень часто.
Однажды, когда он, как обычно, лежал в вагоне под лавкой, вошёл контролёр и полез искать зайцев под лавкой. Там сидели бабы, подняли страшный визг, контролёр плюнул и отступился. А однажды Алёша сидел в купе с интеллигентным господином, по виду толстовцем, и тот к нему обратился: «Вы, молодой человек, едете без билета?» «Конечно», — ответил Алёша, ожидая, что господин предложит ему помощь «Видите ли, по своим убеждениям я не могу лгать, и если меня спросят, вынужден буду сказать, что вы едете без билета». И помолчав, добавил: «Даже, если меня не спросят, я сам скажу». В молодости Алёша был невысокого мнения об интеллигентах и любил вспоминать этот эпизод.
Оказавшись в европейской части России, Алёша побывал в Москве, Киеве, Одессе, повидался с товарищами-анархистами и через Архангельск, нанявшись кочегаром на английский пароход, ушёл, именно ушёл за границу. Тогда это было так просто. Человек действительно был свободен, мог весь мир объездить, и никто ничего не спрашивал, ничего!
Представление об английском языке он получил впервые по самоучителю, взятому у Сталина. На пароходе вскоре свободно заговорил с кочегарами, цветными из английских колоний, язык которых был примитивен, стал читать английские книжки. Языки ему давались легко: прожив за границей два года, научился говорить по-английски, по-немецки и по-французски.
Работа кочегара была тяжёлой и грязной[7]. Зато никаких формальностей при приёме на работу не требовалось. В портах часто кто-нибудь сбегал или заболевал, кочегары всегда требовались. Он поплавал, сколько ему хотелось — довольно долго, потому что успел побывать, между прочим, и в Испании. В Лондоне ушёл с парохода, пробыл там несколько дней, ночуя в христианской миссии, где давали по кружке кофе, — за это надо было постоять на молитве, но никакими материальными неудобствами он озабочен не был. Сразу же связался там с анархо-синдикалистами, встретился, среди прочих, с Рудольфом Рокером — немцем, издававшим газету на еврейском и русском языках, с которым он потом, через несколько лет, встречался в Берлине. Потом из интереса поехал, куда все — в Париж.
