Майя Улановская - История одной семьи
Но главное — о своём разрыве с местечком, об участии в Гражданской войне, о службе в советской разведке, мать вспоминает как о чём-то, что случилось так же закономерно, как последующее отрезвление и отправка в лагеря. И раскаиваться в этом противоестественно и бесплодно. То, что для неё, как и для тысяч её современников, существовал другой выбор — пути, по которому пошли кибуцницы Тамара и Това — было осознано слишком поздно. Но мне кажется, что для понимания того, как люди становятся революционерами, полезно рассмотреть этот феномен изнутри, сохраняя — не к самому феномену, а к его носителям — лояльность детей по отношению к родителям.
Нас в Израиле трое — моя мать, я и мой сын. Не для красного словца, а поражаясь остроте сюжетов, которые создаёт сама жизнь, упоминаю, что мой сын — солдат израильской армии. Представителей трёх поколений нашей семьи связывает духовное, а не кровное лишь родство. В революцию мы не верим. Мы терпимы и либеральны. Но тем, чем был когда-то для моих родителей уход в революцию, тем впоследствии для меня была готовность разделить их арестантскую судьбу. Эти же «революционные гены» привели моего подростка-сына к решению уехать в Израиль. Поэтому в нашей семье — на обозримом мною отрезке её истории — не существовало проблемы «отцов и детей». Когда следователь на допросе сказал мне, что моя мать «ненавидела советскую власть», я убеждённо ответила: «Значит, так и надо советской власти». Мой сын не хотел жить в Советском Союзе в значительной степени потому, что в той стране держали в тюрьмах его деда, бабку, мать, угрожали арестом его отцу. Возможно, что лояльность по отношению к близким заменила нам почти атрофированное национальное чувство.
Как многие нынешние олим, выходцы из России, мы плохо знаем свою родословную. «Будденброков» или «Саги о Форсайтах» по нашим воспоминаниям не создашь. Только теперь, оказавшись на древней земле наших предков, ощутив немалым усилием воображения эту землю своей, мы вдруг поняли, что мы — часть единого народа. Желание рассказать историю нашей семьи возникло у нас из понимания того, что при всём своеобразии отдельных моментов, эта история — от еврейского местечка, через обольщения и увлечения века, через заезды на чужие континенты и остановки в Архипелаге ГУЛАГ, с его особыми, располагающими к размышлению, условиями, через причастность к диссидентскому и сионистскому движениям в Москве и до нашего приземления в Лоде — эта история довольно характерна для определённого круга нынешних граждан Израиля.
М.Улановская
Иерусалим, 1980
Вместо пролога
Александр Петрович Улановский[2] был всю жизнь безразличен и к национальному вопросу, и к своему происхождению. Поэтому так мало известно об остановке, которая окружала его в детстве, хотя и мать его, и он сам и шестеро его сестёр и братьев дожили до глубокой старости.
Он ушёл из дома в ранней юности, десятки лет не встречался с родными. Его близкие — когда-то рядовые труженики Российской империи, а позже — рядовые советские люди — были, как и он, лишены ощущения связи с еврейством, с «корнями». Можно сказать, что среда, из которой он вышел, была вполне денационализированной.
При рождении ему дали имя Израиль. Но для своих близких он был Алёшей. Так и будем его называть в этом небольшом рассказе о его детстве, юности и молодых годах.
Родился он в 1891 г. в Кишинёве[3], в семье бедняка-портного, который мечтал передать старшему сыну своё ремесло. Некоторые портновские навыки остались у Алёши на всю жизнь — иглу и утюг он держал с профессиональной хваткой.
Мать, красивая женщина с твёрдым характером, верховодила в семье. Портной был человеком исключительно честным и трудолюбивым, но мало интересовался практической стороной жизни. Он любил книги. Пока он работал, его двенадцатилетний сын читал ему вслух приключенческие романы, пропуская, по обоюдному согласию, описания природы и любовные сцены.
Несмотря на бедность, жили весело и часто пели песни: еврейские, русские и украинские. Через поколение потомки портного сохранят эти песни как единственное его наследство.
Из Кишинёва семья переехала в Одессу. Поселились на Молдаванке, в доме, полном воров, проституток, всякой шантрапы. Когда дети шумели, мать их унимала: «Тише, дети, тётя спит, у неё был тяжёлый гость».
После смерти отца семья переселилась в Керчь. Здесь у матери была мелочная лавка. Портным стал следующий по возрасту сын, а старший, Алёша, в четырнадцать лет пошёл в жестянщики.
В школе он проучился всего два года, никакого уважения к систематическому образованию из неё не вынес, но всю жизнь был неутомимым самоучкой и приобрёл большие знания в разных областях.
1905-й год он встретил сознательным человеком. Увлёкся книгами Кропоткина и примкнул к анархистам. Анархисты в Кишинёве организовали типографию, распространяли литературу. Типография провалилась. Году в 1910 Алёшу с группой товарищей арестовали, держали в предварительном заключении[4], потом судили и сослали на 4 года в Туруханский край[5]. Тюрьма и ссылка заменили ему школу и университет.
В Туруханский край ссылали самых опасных революционеров — анархистов и эсеров. Было там и несколько крупных большевиков, среди них Свердлов и Сталин. Молодой пролетарий пользовался всеобщей любовью ссыльных. Любили его всегда — смолоду и до смерти. На него обратил внимание Свердлов и приблизил к себе. Свердлов и его жена, Клавдия Новгородцева, были открытые, весёлые люди, в ссылке, вместе с женой и дочерью местного попа, они организовали самодеятельность. Алёше легко было в этой семье.
В ссылке можно было получать все выходящие в России книги: даже консервативное издательство не отказывалось прислать политическому литературу по его просьбе. Алёша учился и алгебре, и геометрии, читал, конечно, и политическую литературу, например, Прудона, но «Капитал» Маркса одолеть не мог. Рассказывал, что прочёл его много лет спустя в Дании, в тюрьме, на датском языке. Он был даровитым человеком, мог преуспеть в разных областях, если бы не занялся революцией. Но в революцию он не мог не пойти — дух её носился в воздухе.
Один-два раза, попав случайно на совещание большевиков, он видел Сталина. В отличие от Свердлова, который заботился о людях и которого все любили, Сталин был замкнутым и угрюмым. Например, придя на совещание, ни с кем не поздоровался. К большевикам, как и вообще к социал-демократам, Алёша относился с пренебрежением: спорят по пустякам! Ему было скучно вдаваться в их дела — кто меньшевик, кто отзовист — подумаешь, разница! И если бы не был близок к семье Свердлова, он, вероятно, с ними и не соприкоснулся бы. А о Сталине говорил: «Я с ним был в одно время в Туруханском крае. Я был известен на всю ссылку, а он — кто такой?» Сталин в ссылке был не особенно популярен.
