Изверг. Когда правда страшнее смерти - Эммануэль Каррер
Детей он увел наверх по одному, так же поступил и с родителями. Позвал сначала отца в свою прежнюю комнату, якобы посмотреть вместе вентиляционную трубу, из которой шел нехороший запах. Он поднялся с карабином, если только не отнес его туда заранее, когда приехал. Оружие никогда не хранилось наверху, возможно, он сказал, что хочет выстрелить из окна в сад по мишени, но, вероятнее всего, просто промолчал. С какой стати было Эме Роману тревожиться, увидев в руках у сына карабин, который он сам купил в день его шестнадцатилетия? Из-за люмбаго[9] старик не мог нагнуться и опустился на колени, показывая неисправную вентиляцию, находившуюся на уровне плинтуса. Тут-то и получил две пули в спину. Он упал головой вперед. Сын накрыл тело покрывалом с кровати, бордовым, бархатным, с выделкой, которое не меняли с его детства.
После этого он спустился за матерью. Выстрелов она не слышала: он стрелял с глушителем. Ее он как-то зазвал в гостиную, которой давно не пользовались. Она одна получила пули в грудь. Он, наверное, пытался привлечь к чему-то ее внимание, чтобы она встала к нему спиной. Обернулась ли она раньше, чем он ожидал, чтобы увидеть, как сын целится в нее из карабина? Спросила ли: «Жан-Клод, что со мной?» или «Что с тобой?» – как говорил он на одном допросе. Потом он заявил, что не помнит этого, и узнал только из материалов следствия. Так же неуверенно, пытаясь, как и мы, восстановить картину, он вспоминал, что, падая, мать потеряла зубной протез, и он вставил его на место, прежде чем накрыть ее зеленым покрывалом с кровати.
Пес, прибежавший следом за хозяйкой, метался от одного тела к другому, не понимая, что произошло, и жалобно поскуливал. «Я подумал, что Каролина захотела бы взять его с собой, – сказал он. – Она в нем души не чаяла». Он и сам в нем души не чаял, даже носил фотографию в бумажнике. Убив его, он прикрыл останки голубой периной.
Он спустился на первый этаж, вымыл карабин холодной водой, потому что холодной лучше отмывается кровь, и убрал на место. Снял джинсы и старую куртку, надел костюм, но рубашку менять не стал: он сильно потел, лучше было сделать это уже в Париже. Он позвонил Коринне, и она назначила ему встречу у собора Отей, куда собиралась с дочками к вечерне. Тщательно заперев дом, он выехал около двух часов.
«Уезжая из Клерво-ле-Лак, я сделал то же, что обычно: обернулся, чтобы взглянуть на ворота и дом. Я всегда оборачивался, потому что родители старые и больные, мне думалось, что я, может быть, их больше не увижу».
Сказав Коринне, что постарается успеть к вечерне, он всю дорогу посматривал на часы и на километровые столбики, считая, сколько осталось до Парижа. Не доезжая до автострады, на департаментском шоссе Лон-ле-Сонье – дорога там идет то вверх, то вниз – он, насколько ему помнится, немного превысил скорость, чего никогда не делал. Был субботний вечер: он нервничал у пункта уплаты дорожной пошлины, где очередь ползла еле-еле, нервничал в пробках на окружной дороге. От Орлеанской заставы до Отея ему пришлось добираться не четверть часа, как он думал, а все сорок пять минут. Вечерню служили не в самом храме, а в подземной часовенке, вход в которую он еле нашел. Служба уже началась, он остался у дверей и не подошел к причастию – в этом он уверен, потому что иначе сел бы потом рядом с Коринной. Но этого не было, он вышел первым и дожидался ее на улице. Он расцеловал девочек, которых не видел больше года, и все вчетвером поднялись к Коринне. Он поболтал немного с няней. Леа и Хлоя показывали ему полученные на Рождество подарки, пока их мать переодевалась и подкрашивалась. Она вышла в розовом костюме, на пальце блестело то самое кольцо, которое он подарил ей после своего первого признания. Когда они ехали по окружной дороге в обратном направлении, Коринна спросила о деньгах. Он извинился, сказал, что не успел съездить в Женеву и что поедет в понедельник, это уже наверняка, а потом прилетит двенадцатичасовым рейсом, так что до двух все будет у нее. Коринне это не очень понравилось, но перспектива ожидавшего их ужина в блестящем обществе заставила ее забыть о своей досаде. С автострады свернули в Фонтенбло, и дальше она указывала ему дорогу, сверяясь с картой, на которой он наобум поставил красный крестик, якобы отметив дом Кушнера. Они искали «узкую дорогу, уходящую влево». Карта была не из самых подробных, и поначалу Коринну не удивляло, что ему так трудно сориентироваться. Покружив по лесу около часа, он остановился, чтобы поискать в багажнике бумажку с телефоном Кушнера, но так и не нашел ее. Коринна встревожилась, что они опоздают, он ее успокоил: остальные гости, тоже ученые, летят из Женевы и будут не раньше половины одиннадцатого. Чтобы отвлечь ее, он заговорил о своем переводе в Париж, о руководстве Национальным институтом медицины и здравоохранения – он все же согласился занять этот пост, о предоставленной ему квартире в Сен-Жермен-де-Пре. Квартиру он описал подробно и уточнил немаловажную деталь: он поселится в ней один. Вчера вечером они с Флоранс долго обсуждали, как им дальше жить, и по обоюдному согласию решили, что так будет лучше. Тяжелее всего будет, вздохнул он, не видеть каждый день детей. Сейчас они в Анси, у бабушки, днем были на дне рождения… Коринна нервничала уже не на шутку. Он говорит, что просто тянул время, чтобы под каким-нибудь благовидным предлогом отменить ужин. Остановившись снова на площадке для отдыха, он заявил, что перероет весь багажник сверху донизу, но телефон Кушнера отыщет. Пошарив несколько минут в пыльных коробках с книгами и журналами, он нашел видеокассету, на которой были засняты кадры двухлетней давности – их поездка в Санкт-Петербург. Одного взгляда на Коринну, ерзавшую на переднем сиденье все нетерпеливее, было достаточно, чтобы понять: сейчас не время для сентиментальных воспоминаний. Он закрыл багажник и удрученно развел руками: бумажка с телефоном так и не нашлась. Зато, очень кстати, нашлось ожерелье, которое он собирался ей подарить. Коринна пожала плечами: это совершенно ни к чему. Он настаивал и в конце концов уговорил ее надеть его хотя бы на сегодняшний вечер. Она вышла из машины, чтобы он надел его сам, как надевал ей все украшения, которые
