Александр Вертинский - Четверть века без родины. Страницы минувшего

Живые свидетели

Русских в одном только Париже было тысяч восемьдесят. Все они жили, группируясь преимущественно по профессиям. Но общего русского центра в городе не было. Все попытки организовать какой-нибудь клуб провалились в самом начале. Причиной этому было, конечно, разнообразие политических убеждений. Все кружки ненавидели друг друга, пользуясь каждым удобным случаем для сведения личных счетов.

Единственным местом, куда сходились русские эмигранты, вне зависимости от своих политических убеждений, была русская церковь на Рю Дарю. Обычно по воскресеньям, во время утреннего богослужения, тут и происходили все встречи, главным образом деловые. Отыскав нужного человека, вы отправлялись с ним в какой-нибудь из маленьких ресторанчиков, которых было множество вокруг церкви, и там, за завтраком, спокойно вершили свои дела. В обычные же дни происходили только панихиды, молебны, свадьбы, крестины.

На Монпарнасе, в кабачке «Золотая рыбка» работала цыганская семья Димитриевичей, с которой мы с Иваном Мозжухиным очень дружили.

Много цыганских звезд всходило и заходило на российских горизонтах. В свое время из-за цыганок немало гвардейских офицеров оставляли полки. Кровь русской аристократии была довольно заметно перемешана с цыганской кровью, все эти Долгорукие, Трубецкие и Голицыны были женаты на цыганках. Целые состояния сжигались в кутежах, целые состояния бросали к ногам Настей, Маш, Стеш…

Табор Димитриевичей попал во Францию из Испании. Приехали они в огромном фургоне, оборудованном по последнему слову техники, с автомобильной тягой, который они получили от директора какого-то бродячего цирка в счет уплаты долга. Цирк прогорел, и директор чуть ли не целый год не платил им жалованья. В окончательный расчет они получили фургон.

Их было человек тридцать. Глава семьи — отец, человек лет шестидесяти — старый лудильщик самоваров, был, так сказать, монархом. Все деньги, зарабатываемые семьей, забирал он. Семья состояла из четырех его сыновей с женами и детьми и четырех молодых дочек. Попали они вначале в «Эрмитаж», где я работал. Сразу почувствовав во мне «цыганофила», Димитриевичи очень подружились со мной. Из «Эрмитажа» они попали на Монпарнас, где и утвердились окончательно в кабачке «Золотая рыбка», поддержанные французской прессой и молодой публикой Латинского квартала.

Иван Мозжухин любил цыган не меньше меня и очень скоро также сделался другом этой семьи. Однажды ночью, после работы, цыгане попросили Ивана быть крестным отцом у одного из братьев. Иван согласился. Был приглашен и я.

На другой день, часов в пять вечера, мы приехали в церковь на Рю Дарю. Была зима. Церковь стояла нетопленой и пустой. Десяток восковых свечей освещал темные лики угодников. Дьячок хрипло кашлял в алтаре, прочищая голос. Цыгане пошли торговаться со священником, а мы с Иваном переминались с ноги на ногу, озябшие, плохо выспавшиеся.

Иван злился. Он не любил «семейных» праздников. Отказаться ему было неловко, но настроение у него было сильно испорчено. К тому же, пока мы разыскали магазин, где можно было купить крестильную рубашечку младенцу и крест, окончательно замерзли.

Около нас крутился мальчишка-подросток лет четырнадцати.

— А где же ребенок? Кого крестить? — мрачно спросил Иван.

Подросток взглянул исподлобья и нехотя процедил:

— Я — ребенок! Меня и крестить!

Иван сразу развеселился.

— Водку пьешь? — неожиданно спросил он.

— Пью!..

Мы взяли «ребенка» за руку и пошли напротив, в ресторанчик «Петроград». Там нам налили три большие рюмки и дали пирожков. Подкрепившись, мы вернулись в церковь. Все было готово к обряду. Посреди церкви стояла купель, окруженная горящими свечами.

— Раздевайся! — приказал отец.

«Ребенок» нахмурился.

— Не полезу я в нее! — твердо заявил он. — Холодно!

Никакие доводы, увещевания и подзатыльники не помогли. Пришлось ограничиться окроплением головы и помазанием.

— А как же рубашечка? — ехидно спросил я Ивана.

— Останется для моих будущих детей! — серьезно ответил он и спрятал ее в карман.

Крестник, получив крест, долго его рассматривал, будто не веря, что он золотой. Для большей достоверности он даже попробовал его на зуб.

После крестин мы сели в машины и поехали домой к цыганам. Они жили за городом, снимая старый особняк где-то в лесу. На втором этаже в большой столовой был накрыт огромный стол в виде буквы «П». Стол ломился от яств и напитков. Я посчитал. Одних кур было сорок штук, индеек — тридцать, гусей — пятьдесят. Приглашенных было множество. Цыгане по широте души позвали всех знакомых. Тут были и гости, и музыканты, и художники, и журналисты.

Старый папаша, как патриарх, с седой бородой, сидел посреди стола в старом, еще довоенном русском армяке, увешенный какими-то экзотическими медалями, скупленными «по случаю».

Приблизительно в то же время в Париже произошло событие, сильно взволновавшее всю русскую колонию, особенно украинцев. Тремя выстрелами из револьвера был убит на улице небезызвестный в свое время украинский атаман Симон Петлюра. Бежавший от народной расправы, он поселился в Париже, где и доживал свои дни, меняя золотые «карбованцы», награбленные во время своего лихого атаманства.

За неимением «вождей» немногочисленная украинская колония поддерживала его. Изредка в газетах мелькали небольшие заметки о том, что «атаман Петлюра прочтет доклад о несчастном украинском народе, страдающем от ига большевиков» и так процветавшем под его владычеством.

На эти доклады собиралась кучка «щирых самостийников» — человек тридцать, в вышитых крестиком сорочках, с усами а ля Тарас Бульба. Прослушав «батькин доклад», они усаживались тут же пить горилку, которую им заменял «в изгнании» французский кальвадос.

«Батько» садился с ними вместе и напивался до бесчувствия, закусывая «басурманскую» горилку соленым огурцом и сладкими воспоминаниями.

Выстрелы прозвучали неожиданно. Чувствуя себя в полной безопасности во Франции, «батько» свободно гулял по Парижу.

Убил его маленький тщедушный портной или часовщик не то из Винницы, не то из Бердичева — некий Шварцбард. Встретил на улице, узнал и убил. Судили его с присяжными. Надежд на оправдание, конечно, не было никаких, потому что французский суд оправдывает только за убийство «по любви» или «из ревности». Однако на суде появилось много добровольных свидетелей этого маленького человека, которые развернули перед судьями такую картину зверств атамана на Украине, что французские судьи заколебались. Кто только не прошел перед глазами судей! Тут были люди, у которых Петлюра расстрелял отцов, матерей, изнасиловал дочерей, бросал в огонь младенцев…