Михаил Росляков - Убийство Кирова Политические и уголовные преступления в 30-х годах

За два года было написано 7 заявлений в ЦК и столько же в Военную прокуратуру. Из ЦК ни разу не ответили, а прокуратура неизменно отвечала в разных редакциях: «жалоба проверяется», «проверка еще не закончена», «проверка еще не окончена», «приняты меры к окончанию проверки» и т. п. Решил сам пробраться в Москву — для этого требовались деньги и право поездки. С помощью добрых людей, в особенности управляющего трестом «Карагандапромжилстрой» Серафима Николаевича Маслова, удалось осуществить свое намерение. От других товарищей я знал, что поиски надо начинать со справочного бюро Управления делами ЦК. Придя туда, увидел, что народу сидит порядочно и все больше, судя по одежке и лицам, наш брат, ищущий правду. Очередь к сотрудникам ЦК, ведущим прием, шла в три потока и двигалась довольно быстро. Меня принимала в большой комнате маленькая старушка, типичный, в моем представлении, старый партийный работник. Приветливо, доброжелательно выслушала, что мне надо. Стала названивать, и минуты через три-четыре стало известно, что мои заявления поступали, они поручены сотруднику (инструктору) Юдину, но сейчас он в отпуске, и в Москве его нет. Тогда я попросил ее подсказать мне выход; более двух лет вопрос разбирался, в какой стадии и в какой инстанции и в чем дело — мне неизвестно; быть же в Москве долго не могу (полулегальное положение, нет пристанища, денег в обрез).

Она отнеслась с большим участием, добилась разговора с руководителем группы, в которую входит Юдин, и соединила меня с ним. Он выслушал меня спокойно, участливо и назвал фамилию другого инструктора, который примет, посмотрит мое дело и проинформирует о состоянии вопроса. Инструктором этим оказалась весьма симпатичная, сравнительно молодая женщина — Гуляевская; она распорядилась о пропуске, и я попал к ней. Расспросив о некоторых подробностях, она попросила меня подождать ее, а сама пошла в архив (картотеку), чтобы получить мое партийное дело. Через некоторое время показала мне принесенное «дело» в два листочка. Один — постановление общего партийного собрания организации финансово-банковских работников. Оно датировано 12 декабря 1937 года, то есть спустя 15 дней после моего ареста. В нем написано: «Исключить из рядов ВКП(б) Рослякова М. В., как арестованного органами НКВД». Второй листочек — выписка из решения Свердловского райкома партии г. Горького, в котором сказано: «Исключить из партии Рослякова как врага народа и партии». Дата—17 декабря 1937 года, девятнадцатый день тюрьмы, еще только началось следствие и, конечно, не могло быть и признания враждебности, но таков, увы, стиль тех дней.

Инструктор ЦК тов. Гуляевская, как бы извиняясь за такой стиль, сказала: «Вот и все ваше «дело», но еще нет решения прокуратуры о вашей реабилитации».

Позвонила в ГВП[51], установила, что моим делом занимается майор юстиции Шкаруппа, и договорилась с ним о разрешении мне явиться к нему. Майор Шкаруппа сообщил мне, что он занимался рассмотрением дела о Горьковской организации, все проходившие по делу реабилитированы, а вот у вас в деле появился новый документ, которому мы, конечно, сами не верим, но надо еще дополнительно расследовать по Ленинграду, и добавил: «Каждой бумажке мы должны противопоставлять, по крайней мере, — две». Что же это за документ? И он меня с ним ознакомил. Привожу его на память.

Протокол допроса А. А. Муштакова, высланного из Ленинграда сразу же после убийства Кирова. Допрос датирован январем 1938 года, то есть когда я уже был арестован, а А. А. Муштаков более трех лет изолирован. В нем А. А. Муштаков якобы показывает, что ему, Муштакову А. А., известно, что ленинградские работники готовили убийство Кирова. Он, Муштаков, участвовал в двух заседаниях (?!) заговорщиков, происходивших в 1933 и в 1934 годах в Смольном, в кабинете заместителя председателя Ленсовета Павла Николаевича Королева. В каждом заседании участвовало 20–25 человек. В основном Муштаков называет тех, кто работал с ним когда-то в облплане, среди них и я. Оригинально то, что в числе названных лиц упомянуты и те, кто в той или иной мере были участниками зиновьевской оппозиции (Русанов, сам Муштаков), были и такие, которые ни в какой оппозиции не были.

Особенно «основательно» звучала фамилия А. И. Мильнера, бывшего в Новгороде председателем губчека (1923–1924 годы). А в 1937–1938 годах Мильнер был привлечен Ленинградским управлением НКВД в помощь по работе по следственным делам. И при наличии таких свидетельских показаний Мильнер продолжал благополучно работать в органах и только в 1957 году узнал от меня о таком шедевре следствия. Те, кто вел следствие, сами понимали чушь созданного ими документа и не принимали его всерьез; однако «мертвые хватают живого».

Казалось бы, наличие такого «документа» в моем деле в момент допроса Муштакова освободило бы стряпух в Горьком от выдумывания каких-либо обвинений ко мне: ведь есть готовая уже формула, и, по Вышинскому, этого достаточно. В январе 1938 года неведомым мне путем был добыт документ у А. А. Муштакова, в это же время меня «активно» допрашивали в Горьком; в январе 1940 года мое дело разбирала выездная сессия Трибунала МВО; 10 сентября 1940 года Особое совещание НКВД выносило приговор о направлении в лагеря на 8 лет, а «документ» в моем деле появляется в 1955 году, да и то случайно. Конечно, сами его составители не придавали ему никакого значения, а то бы воспользовались на 100 процентов. И вот в 1955 году, когда воздух стал очищаться от деяний 1935–1937 годов, этот «документ» появляется на моем жизненном пути, и прокурор тянет вопрос о моей бесспорной реабилитации еще почти год. Версия «заговора» ленинградцев лопается как мыльный пузырь.

Я довольно подробно остановился на этой провокационной версии, чтобы показать весь клубок вранья, клеветы и нелепостей в «разбирательстве» обстоятельств убийства Кирова, вместо чего надо было по горячим следам еще в 1935 году по-честному, по-партийному разобраться в этом преступлении века.

Несколько слов еще об одной версии: по поводу визита кораблей Польской республики в СССР в июле 1934 года. Хотя, с моей точки зрения, этот визит не имеет никакого отношения к С. М. Кирову, тем не менее пришлось его в 1963 году восстановить в памяти именно в связи с расследованием убийства Кирова.

В ноябре 1963 года из Москвы прибыл Г. С. Климов, известный мне как сотрудник КПК, занимавшийся с 1960 года, вместе с О. Г. Шатуновской и А. И. Кузнецовым, выяснением обстоятельств убийства Кирова. Климов спросил меня, что я помню о визите кораблей буржуазной тогда Польши в Ленинград. Я изложил ему эту историю. Он одобрил мою память, показал газеты тех дней и добавил, что в ЦК есть материал (чье-то письмо) о том, что во время визита этих кораблей будто бы готовилось покушение на Кирова. Мне он больше ничего не сказал, но моя задача как участника событий была в том, чтобы дать картину поточнее, что я и сделал, написав ему соответственные объяснения. Вот коротко об этом.