Дед Мавр - Александр Евгеньевич Миронов
— И знаешь, что мне особенно приятно? — признался Дед.— То, что моя повесть появилась гораздо раньше, чем «тимуровцы» Гайдара.
Я понимал, откуда и почему у него возникло такое чувство. Не тщеславие, в большей или меньшей мере свойственное любому и каждому, а мудрое, творческое удовлетворение своей литературной работой. Легко ли начинать писательскую деятельность, когда перевалило на вторую половину жизни, за сорок с лишним лет? А ведь писатель Янка Мавр появился на свет, когда учитель истории и географии Иван Михайлович Федоров «разменял» свой пятый десяток. Могло это появление окончиться ничем, в лучшем случае опубликованием повести «Человек идет»? Вполне: бывает, что способностей и таланта хватает на одну-единственную книгу. У Мавра же писательская судьба сложилась иначе: за четверть века, с середины двадцатых годов до конца сороковых,— шесть пользующихся большим читательским спросом повестей, многоплановый роман, множество рассказов, очерков, острых злободневных фельетонов. Почти все его повести и роман переиздавались и на белорусском, и на русском, и на языках других братских народов Советского Союза, многие увидели свет в изданиях Чехословакии, Румынии, Польши, Германии, Англии, Соединенных Штатов Америки и даже тогдашнего, еще домаоцзедуновского Китая.
Поистине счастливая, достойная хорошей, чистой зависти судьба!
Казалось бы, есть все основания «почить на лаврах». Но в том-то и отличительная черта человеческого и писательского характера Деда, что «почивать» он никогда не умел.
— Думаешь, написал удачную книгу и получай себе со спокойной совестью гонорар за каждое переиздание ее? — подтрунивал он в наших с ним разговорах на эту тему.— Как бы не так, грош цена такому получателю. Я, брат, ни дня не могу прожить без работы за письменным столом, все зуже вижу, а всякий раз хоть страничку, хоть полстранички для второй части «Пути из тьмы». Даже когда совсем не стану видеть, буду продолжать: если не сам писать, так диктовать заготовки. У тебя сколько книг уже вышло?
Я начал перечислять:
— «Морские будни», «Поход "Челюскина"», «Чукотские новеллы», «У студеного моря», «Большое сердце», «Мужество», «Крепость во льдах», «Остров розовых скал», «Далеко на Севере», «В стране голубых просторов», «Конец легенды»…
— Ого! А сейчас над чем работаешь, если не секрет?
— Хочу написать роман о североморцах.
— Пиши. Знаю, повседневной текучки хватает. Берегись, как бы она не убила хотение: упустишь время, охладеешь к роману — пропало.
Роман «Корабли выходят в океан» все же был написан, его издали в 1957 году. А тогда, в пятидесятом, действительно заедала текучка: ответственный секретарь литературного альманаха «Советская Отчизна», начальник сценарного отдела киностудии «Беларусьфильм», председатель русской секции Союза писателей БССР. И еще одно тревожило, все больше и ощутимее не давало покоя: настойчивая, неутихающая тоска по морю.
Она-то и привела меня в Коктебель, в писательский Дом творчества, расположенный на берегу Черного моря. Приехал, пробыл полагающийся по путевке двадцатичетырехдневный срок и понял, что в этом благодатном уголке — мое единственное спасение от бегства из Минска в любой порт, на любое океанское судно. Хоть месяц, еще лучше — два, а если повезет, то и три месяца в году лицом к лицу с морем.
Не часто и не щедро баловала меня судьба неожиданными удачами, а тогда повезло. Нашелся человек, из числа послевоенных переселенцев в Крым, решивший уехать назад в свою Воронежскую область. У него и купил всего лишь за семь тысяч дореформенных рублей глинобитный домик на выжженном крымским солнцем, без единого кустика, пустыре, обнесенном двухрядной изгородью из ржавой колючей проволоки. Приехал, как на крыльях от радости, в Минск и бегом к Деду:
— Можешь позавидовать, дачу в Крыму купил!
Но он — ни малейшего удивления. Хмыкнул, о чем-то подумал, спокойно поинтересовался;
— Сколько комнат?
— Три.
— Ну что ж, жди меня в гости.
— С радостью! Каждое лето приезжай, места хватит!
Однако на следующее лето поехать в Крым Дед не смог.
А я целых два месяца заделывал многочисленные прорехи в доме, прокладывал дорожки на пустыре, выпалывая для них колючий овсюг из неподатливой, спекшейся от солнца земли, выкладывал из обломков дикого камня забор вместо проволочного вокруг участка. И был несказанно счастлив возможности своими руками с утра до вечера делать все это. Еще большую радость принесли сначала знакомство, а потом и морская дружба с коктебельскими рыбаками: выходил с ними, едва начинал брезжить рассвет, на громоздком карбасе перебирать-«трясти» рыбацкие неводы, установленные в бухте недалеко от упирающегося в море подножья скалистого Карадага, возвращался равным среди равных обладателем улова барабульки, ставриды, кефали и прочего черноморского рыбьего многообразия.
Тогда и с пограничниками местной заставы познакомился и тоже, как с рыбаками, подружился. Позднее наша дружба переросла в многолетнюю, и не только с крымскими часовыми рубежей, но и с балтийскими, с калининградскими, белорусскими и украинскими. То один, то в составе шефских писательских бригад выезжал на заставы, выходил на боевых кораблях в морские дозоры.
Постепенно накапливались впечатления, материал для очерков о стражах сухопутной и морской границы, возможно, и для собственной книги. Только когда она еще напишется, эта книга? И возвращаясь из поездок, я, как у нас издавна повелось, рассказывал Деду о том, что удалось увидеть и услышать.
Иван Михайлович отлично знал мою способность увлекаться, а следовательно — кое-что преувеличивать, кое в чем приукрашивать реальную действительность. Готовясь выслушать очередной «отчет», он каждый раз предупреждал:
— Только давай без допусков.— И слушал. И с искренней, а не напускной заинтересованностью восхищался многим из услышанного о многотрудной службе часовых государственной границы: — Черт побери, какие замечательные хлопцы! Находятся же тупоумные скептики, видящие в нашей молодежи только плохое!
А однажды не выдержал:
— Хватит! Сам поеду и посмотрю! Уверен, что напишу о них не хуже, чем ты!
И поехал. В пограничный отряд имени Ф. Э. Дзержинского, где его познакомили с грозой контрабандистов Варлаамом Михайловичем Кублашвили, которого отъявленные недруги не единожды грозились убрать. Еще бы: старшина Кублашвили задержал сотни нарушителей границы и перекупщиков валюты, изъял контрабанды на миллионы рублей!
«Можно ли оставаться равнодушным к такому человеку,— говорится о нем в одном из очерков литературного сборника «Друзья границы»,— можно ли не стремиться и познакомиться, и подружиться с ним, как познакомился и подружился старейший белорусский писатель Янка Мавр… Несмотря на разницу в годах, у этих людей нашлись и общие темы для разговоров, и общие интересы для самого задушевного
