Марина Цветаева. Письма 1933-1936 - Марина Ивановна Цветаева
А сзади, в зареве легенд,
Идеалист-интеллигент
Печатал и писал плакаты
Про радость своего заката…
(Б. Пастернак, 1905 год)
…Аксаков[337] — «интеллигент»? Какое нечувствование ЭПОХИ и духовного ТИПА!!)
(Дальше Руднев:)
…Хорошо, — но мы — жадные (посчитайте тире! МЕНЯ обскакал!), и от Вас ждем Вашего лучшего. На мой личный вкус — таковыми могли бы быть Ваши часто-литературные воспоминания и характеристики.
(NB! А он не — просто дурак? Хоти старик, но к сожалению дурак. Пусть писатели пишут о писателях, философы о философах, политики о политиках, священники о священниках, помойщики о помойщиках и т. д. — ведь он вот что предлагает!) Но это — о том, чего у Вас нет в руках, а Вы спрашиваете о том, что имеется. Получу, прочту — скажу свое личное впечатление. Переберетесь ли Вы, наконец, в Булонь? (Он этого дико боится, п<отому> ч<то> в Булони всего один дом, и в нем он живет!)[338] У меня такое чувство: мы с Вами можем переписываться, но не сумеем разговаривать.
Всего доброго, и не сердитесь за предварительный скептицизм.
Преданный Вам
(— в чем выражается?!)
В. Руднев
P.S. А нет ли у Вас стихов 1) новых и 2) понятных для простого смертного. Чувствую, что это задание противоречиво для Вас.
_____
— Вот, Вера, нашего «дедушку» еще раз прогнали. Всё это письмо — не опасение, а предрешение, только Р<уднев>, прослышав о Милюкове, не хочет быть смешным и упор сделал на другом (неисторичности лица).
Почему Степун годами мог повествовать о своих женах, невестах, свояченицах и т. д.[339], а я — о единственном своем (!) дедушке Иловайском не могу?? В единственном № С<овременных> 3<аписок>? Думаю, что для редактора важнее всего: как вещь написана, т. е. кто ее написал, а не о ком. И думать, что мои воспоминания о знаменитом, скажем, литераторе ценнее моих же воспоминаний о сэттере «Мальчике» напр<имер> — глубоко ошибаться. Важна только степень увлеченности моей предметом, в которой вся тайна и сила (тайна силы). С холоду я ничего не могу. Да Вы, милая Вера, это и так, и из себя — знаете!
Чувство, что литература в руках малограмотных людей. Ведь это письмо какого-то подмастерья! Впрочем, не в первый раз! Если бы Вы знали, что* это было с Максом!![340]
Пишу сейчас открытие Музея, картина встает (именно со дна подымается!) китежская: старики — статуи — белые видения Великих Книжен… Боюсь, что из-за глаз Государя весь «фельетон» провалится, но без глаз — слепым — не дам.
О будь они прокляты, Милюковы, Рудневы, Вишняки, бывшие, сущие и будущие, с их ПОДЛОЙ: политической меркой (недомеркой?).
_____
Скоро напишу о совсем другом: перепишу Вам отрывки из недавнего письма Аси[341]. А сейчас кончаю, хочу опустить еще нынче.
Обнимаю Вас. Только к Вам иду за сочувствием (СО-ЧУВСТВИЕМ: не жалостью, a mieux![342]).
Впервые — Н.П. С. 436–439. СС-7. С. 254 255. Печ. по СС-7.
60-33. В.В. Рудневу
Clamart (Seine)
10, Rue Lazare Carnot
19-го сен<тября> 1933 г.
Милый Вадим Викторович,
Очень рада, что мой Иловайский Вас не устрашил, т. е. м<ожет> б<ыть> и устрашил, но иначе. (Он, по-моему, должен устрашать, и мой, семейный, еще больше, чем тот, общественный.) Вторая часть будет куда сильнее: антитеза с цветущими умирающими детьми, жизнь вещей в доме…[343] Особенно страшна смерть жены, когда-то — красавицы, — одной, с сундуками в полуподвальной комнате, где день и ночь горел свет… Ее зверски убили, надеясь на «миллионы» и унеся 64 руб<ля> с копейками… (1929 г.) Словом, напишу хорошо, потому что очень увлечена. А когда-нибудь (не сейчас, сейчас я вся в семейном) с удовольствием дам в Совр<еменные> 3<аписки> весь свой материал о Блоке[344] — много и интересно.
Итак, скоро примусь за Дедушку. Сейчас кончаю Музей и отца.
Всего лучшего.
МЦ.
Впервые — Новый журнал. 1978. С. 195–196. СС-7. С. 446–447. Печ. по кн.: Надеюсь — сговоримся легко. С. 31.
61-33. С.Н. Андрониковой-Гальперн
Clamart (Seine)
10. Rue Lazare Carnot
23-го сент<ября> 1933 г.
Дорогая Саломея,
Разрешите мне совершенно чистосердечный вопрос: можем ли мы
