Збигнев Войцеховский - Иван Поддубный. Одолеть его могли только женщины
– Ты нам обещал, что во втором отделении будет соревнование борцов – Патти и Поддубного?
Свин часто-часто закивал, чуть ли не упираясь рыльцем в стол.
– Видите, он подтверждает! А еще говорят, что многие в городе сделали ставки на победу Поддубного.
Свин и с этим согласился, повинуясь незаметному похлопыванию Дурова, вновь закивал и даже хрюкнул.
– А нельзя ли, уважаемый, сделать так, чтобы Поддубный, на которого я не ставил, проиграл итальянцу? – понизив голос до театрального шепота, стал искушать Дуров.
На этот раз свин дал отрицательный ответ – повертел головой по сторонам, но при этом подозрительно захрюкал, словно делал встречное предложение. Дуров приставил ладонь к уху и сделал вид, что прислушивается.
– О, эта маленькая свинья напоминает мне, что ничего в этом мире просто так не случается, – он полез в карман и положил перед поросенком пачку денег.
Свин тут же принялся подгребать их к себе копытами и радостно хрюкать.
– Он говорит, – объявил дрессировщик, – что ему под силу сделать так, чтобы выиграл итальянец Паппи. Он с борцами договорится, заплатит им вдвое-втрое больше обычного. Можно ему верить, он же свинья? Вдруг обманет?
Публика ответила гулом, мол, свиньям, даже если они одеты в сюртуки, шитые золотистыми галунами, верить на слово нельзя.
– Ну что ж, – развел руками Дуров. – Придется нам подписать контракт. Вы берете у меня деньги, за что обещаете верную победу Паппи.
Он положил перед свином лист бумаги, тот мелко застучал по нему копытами, то ли писал, то ли печати ставил.
– Готово! Те, кто ставил на победу Поддубного, могут забыть о своих ставках. До свидания! – подняв руку над головой, Дуров зашагал к выходу.
Свин при этом хрюкал так, что казалось, он смеется над залом. Публике это не слишком понравилось. Раздались выкрики:
– На что он намекает?
– Схватка куплена?
– Это жульничество!
Не дойдя до занавеса, Дуров резко повернул назад, но теперь его походка изменилась, как изменилось и выражение лица. Да, он был мастером перевоплощений. Ему удалось всего лишь несколькими движениями, насупленными бровями подсказать публике, кто имеется в виду. Зрители, несомненно, угадали в нем Поддубного. Последние сомнения развеялись, когда Дуров зычным голосом поинтересовался у свина:
– Что это за бумага?
Поросенок хотел удрать, но Анатолий схватил его за воротник и поднял над столом. По залу полетел отчаянный поросячий визг.
– И что мне теперь с ним делать? – вопросил голосом Ивана Максимовича Дуров.
– Зажарить! – подсказали из зала.
– Не будем спешить, – Анатолий поднял лист, изображавший злополучный контракт. – Даже свиньи хотят жить. А ну, любезный, жри свой контракт!
Под хохот публики поросенок покорно сжевал и проглотил бумагу.
– А теперь пошел вон! – выпустил его Дуров.
Поросенок принялся метаться по манежу, будто бы не мог найти выход, а затем прошмыгнул через проход, пробежав копытцами по начищенным до зеркального блеска башмакам синьора Труцци.
– Теперь, я думаю, – вновь своим природным голосом произнес Дуров, – никто уже не сомневается, что схватка Поддубного и Паппи будет честной!
Он откланялся и покинул манеж под громкие аплодисменты и крики «браво!».
Синьор Труцци поглядел на Дурова осуждающе и покачал головой.
– Злой вы очень, господин Дуров. Можно было и помягче.
– Я всего лишь делаю то, что нравится публике, – улыбнулся дрессировщик. – Тем и знаменит. О вас теперь несколько дней весь город говорить будет. Это же реклама, за которую вам денег не придется платить.
Труцци натянуто улыбнулся. В душе он понимал, что Дуров прав. Главное, что его имя как владельца цирка будет на слуху у людей, все остальное – мелочи жизни. Плохое забудется, хорошее останется. Итальянец не любил наживать себе врагов, если можно было без этого обойтись. Он подошел к Поддубному и примирительно обнял его. Иван Максимович не стал противиться.
Поддубный определил для себя сущность цирка. Главное, на что идет зритель, – это борцы. Все остальные артисты лишь развлекают и разогревают публику перед главным действием. Борьба – это настоящее, тут реальные страсти, а не притворство. Ведь, по большому счету, когда пришедший поглазеть на гимнастку под куполом задерживает дыхание, он тайно надеется увидеть, как она сорвется и разобьется. Боится этого момента, но в глубине души жаждет его – вот это тоже будет настоящая жизнь, а не притворство. То же самое он испытывает, когда смотрит на дрессировщика, усмиряющего львов и тигров. Для искусства дрессировки не должно быть разницы, укрощен страшный хищник или безобидный хомячок. Но лев и тигр могут растерзать своего укротителя, и это снова станет настоящей жестокой жизнью. Борьба как зрелище пришла из глубины веков. Недаром в Древнем Риме так популярны были бои гладиаторов. В те времена еще дрались до гибели противника. Публика жаждала видеть настоящую кровь. Времена слегка смягчились, теперь достаточно уложить противника на лопатки.
Поэтому к каждой борцовской схватке Иван Максимович готовился основательно, не допуская показушных. Все должно было происходить «по правде». Особенно серьезно он отнесся к встрече с Паппи. Борцы сперва традиционно продемонстрировали публике силовые упражнения, но особо не выкладывались, берегли силы. Иван видел, что противник достался ему достойный, такому и проиграть не будет позором. Однако настраивал себя на победу.
И вот они сошлись. Никто в амфитеатре не сомневался, что видят настоящий бой, отчаянный, а не проплаченное заранее представление. Естественно, сочувствие публики оставалось на стороне Поддубного, все-таки он был своим – «севастопольским». Сперва борьба шла на равных. Паппи даже удалось пару раз повалить Поддубного на ковер, но всякий раз судья фиксировал, что лопатки борца не коснулись земли. Ивану Максимовичу удавалось выворачиваться из-под противника. Вскоре Паппи стал выдыхаться, а в Поддубного словно черт вселился, силы его росли. Возможно потому, что из прохода за ним следила Эмилия. Иван встретился с ней взглядом, ощутил прилив сил и опрокинул итальянца на ковер. Тот выгибался мостиком, пробовал перевернуться, но Иван уже оседлал его.
Амфитеатр взорвался криками, когда судья дал отмашку, фиксируя прикосновение лопаток к ковру. Вот только радостный гул понемногу стал смешиваться с криками негодования. Люди, делавшие ставки на Поддубного, справедливо рассчитывали получить выигрыш. А букмекер исчез. Требовали выхода на манеж синьора Труцци и дачи им объяснений. В зале появилась полиция. Где-то в верхних рядах завязалась драка. Трещали стулья, полетела оторванная спинка. Зазвучал женский истерический визг. Через манеж пробежал мужчина с окровавленным лицом, за которым гнались двое ливрейных. При этом продолжал играть оркестр. Владелец цирка так распорядился, надеялся, что это успокоит публику и не позволит ей разнести здание к чертовой матери.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});