Маршалы Наполеона. Исторические портреты - Рональд Фредерик Делдерфилд
Война с Англией снова началась в мае 1803 года, и девять будущих маршалов приняли командование корпусами Армии океанского побережья. Это были Бернадот, только что с триумфом вернувшийся из Вандеи, Мармон, расположившийся в Голландии, Даву — в области Дюнкерка, Сульт и Ланн — в области Булони и Ней — в области Монмирайля (где через сто лет Хэйг[17] поведет английские войска на бойню во Фландрии) и Ожеро — в области Бреста. Они командовали соответственно Первым, Вторым, Третьим, Четвертым, Пятым, Шестым и Седьмым корпусами. Бессьер командовал Консульской гвардией (позднее она стала называться Императорской), а Мюрат — кавалерией.
А затем начался кратковременный период блеска, роскоши, великолепия, предвещавший вручение главнокомандующему наследственной власти. Устраивались балы, концерты и маскарады, вознаграждающие генералов за недели интенсивной работы по подготовке войск в лагерях. По своим безрассудным тратам на военную форму Мюрат превзошел самого Ланна. За один-единственный год на мундиры, плащи и всяческие галуны и нашивки, на личное снаряжение он истратил добрую сотню тысяч франков. Как говорят, Леже, его личный портной, шивший также и для большого любителя одеться щеголя Бертье, заработал за двенадцать месяцев около полумиллиона франков чистой прибыли. Наполеон же весьма неодобрительно смотрел на всю эту роскошь. Сам он носил самый обычный мундир и однажды привел в ярость Леже, этого ярого борца за безупречность в одежде, попросив его поставить заплатку на свои поношенные панталоны. Для профессиональной гордости Леже это было равносильно пощечине. Он скорее вообще уйдет в отставку, заявил Леже первому консулу. Наполеон поворчал и заказал себе новую пару панталон.
19 мая 1804 года был опубликован декрет, которого ждала вся армия. Восемнадцать популярных генералов назначались маршалами Франции, четверо из них считались почетными, а остальные — действительными.
Страна оживленно обсуждала имена, которые должны были оказаться в этом списке, и некоторые из них с уверенностью предсказать было очень трудно. Массена попадал в список непременно. В его пользу говорила блистательная защита Швейцарии и Генуи. С другой стороны, некоторым офицерам высокого ранга было бы неприятно увидеть имена Брюна, Периньона и осторожничающего старого Монси рядом с именами таких признанных военачальников, как Ланн и Ожеро. Подоплеку следовало искать в намерениях Наполеона. Он собирался объединить своим списком все общественные направления послереволюционной Франции, и среди первых восемнадцати маршалов можно найти республиканцев, бывших королевских офицеров, быть может готовых переметнуться на сторону Бурбонов, несложных по своему менталитету умеренных типа Мортье, искренних патриотов вроде старика Келлермана и группу более молодых генералов, которые поднимались по ступеням военной карьеры вместе с Наполеоном и продвижением по службе были обязаны своему таланту, развитому с его помощью. Бернадот тоже был включен в список; Наполеону не хотелось иметь соперника в политической сфере. Но больше всего общественность, видимо, озадачило появление в списке имени Мишеля Нея, сына бочара из Саарлуи, который никогда не служил непосредственно под командой Наполеона.
В последний раз мы встречали Нея в должности командира дивизии под командованием Массена, а до этого ему пришлось служить исключительно в Нидерландах и в Рейнской армии, которую Наполеону никогда не удавалось перетянуть на свою сторону. Моро, ее самый прославленный командующий, был только что отправлен в изгнание в Америку из-за участия в заговоре с целью убийства первого консула, и кое-кто из ветеранов Рейнской армии, понимавших, в какую сторону дует политический ветер на рубеже веков, постепенно дрейфовал в сторону наполеоновского лагеря. В Рейнской армии Ней был наиболее популярным из новообращенных. Он был хорошо известен как храбрый и умный офицер, хотя его скромность и не позволяла ему привлекать к себе внимание; кроме того, он отличался более серьезным отношением к своей профессии, чем беспечный Жан Ланн или бесшабашный в своей удали Ожеро. Ней обожествлял храбрость, и его отношение к войне было почти мистическим. Будучи молодым гусарским капитаном, он совершил немало подвигов, но, повысившись в звании, начал обмысливать и административные аспекты кампании, обращаясь к проблемам транспорта, поставок, заботы о раненых и, прежде всего, к проблемам, как бы мы их сейчас назвали, общественного благополучия и морали. Рядовые его боготворили. Крепкого телосложения, опытный фехтовальщик и страшный противник в рукопашной схватке, он, подобно многим сильным и темпераментным людям, был чуточку сентиментальным, и его отношение к оппоненту смягчалось тотчас же, как он успокаивался. Он никогда не разбирался в политике — ни сейчас, ни позже. Его лозунгом было слово «долг», а за ним — «действие». Он никогда не полагался на адъютантов, чтобы выяснить, что случилось на поле боя, а устремлялся в гущу схватки сам. Он, казалось, был совершенно неуязвим для пуль и ядер, и там, где он появлялся, солдаты собирались с духом, вылезали из траншей и из-за стен и шли в атаку с криком: «Там — Le Rougeand![18] Сейчас дело пойдет!» Наполеону пришлось какое-то время внимательно наблюдать за ним. Когда для дипломатической миссии, направляемой в Швейцарию, понадобился говорящий по-немецки офицер, он послал Нея, который знал немецкий язык, как родной. Молодой рыжий ветеран оказался куда более успешным дипломатом, чем Ланн в Португалии или Бернадот в Австрии. Он выполнял свои обязанности спокойно и эффективно, и по возвращении Наполеон допустил его в круг особо доверенных лиц. Ему было суждено стать самым знаменитым из всех генералов, которые приветствовали нового императора в день издания декрета о создании империи, выпущенного за день до декрета об учреждении института маршалов.
Еще одним сюрпризом стало выдвижение бывшего цирюльника Бессьера, который когда-то защищал в Париже Бурбонов от мятежной толпы. Видимо, в натуре Бессьера было заложено нечто чарующее, поскольку, хоть он и не сделал ничего особенно значительного за все эти годы, Наполеон считал его
