Самуил Алёшин - Воспоминания "Встречи на грешной земле"

Москва. 25.09.1930.

Здравствуй, Нолька!

Приехал 20-го вечером из лагеря. Не писал тебе больше по лени. Муштровали нас там, заставляли чистить старые, испорченные винтовки и трепать собственные подметки. Жили мы сначала в бывшей конюшне, пол которой, наверное, навсегда пропитался лошадиной мочой. Поэтому спать приходилось при открытых воротах, несмотря на холод. Там мы жили три дня. Потом нас перевели в рассадник для клопов, которых мы и откармливали остальные 17 дней. В результате 27 больных, которых пришлось увезти из лагеря, и множество чихающих, сморкающихся, кашляющих, которые оставались до конца. Я, к счастью, не был в числе первых, но оказался среди вторых.

Кроме уроков военной муштры («выше голову, тверже печатай шаг»), были занятия по освоению оружия («чтобы снять головку затвора, надо мякотью большого пальца левой руки надавить на рукоятку стебля затвора и одновременно большим и указательным пальцами правой руки, справа налево отвинчивать головку затвора»).

20 сентября кончился этот рай на земле, 21-го был выходной, а 22-го с 8 утра я начал заниматься в Институте. Больше писать не о чем. Целую.

А вот из письма за 1931 год. Дело близится к летним каникулам.

Москва. 22.6.31.

Дорогому Нолястику привет!

Прежде всего, если я тебе скажу, что в одной моей руке перо, в другой бутерброд с маслом по десять рублей за фунт на рынке, в глазах полное отсутствие всякого выражения, а левый полуботинок жмет в мизинце, то ты вполне сможешь нарисовать себе картину, бывшую в

момент начертания сих строк. Кроме того, мне хочется сообщить тебе, что у меня сейчас настроение, которое можно кратко охарактеризовать так: эх, прокатиться бы по маршруту Москва—Сталинград...

Следующее — ко дню его рождения (23 марта).

Москва. 17.3.32.

Во-первых — с днем рождения поздравляю! А во-вторых... Я представляю себе: Сталинград, Тракторный завод, Верхний поселок, дом 525, квартира 10. На входной двери бумажка: «Инженер Э.И.Котляр». Сбоку карандашом на двери неприличная надпись.

Справа, как войдешь, прямо — уборная. Сбоку — навалено галош, за дверью шумно. Это справляют твой день рождения. Но веселие деланное. Килька на столе грустно капает из жестянки маслеными слезами на газетину. Стены тупо смотрят белыми пятнами от зубного порошка. А причина унынию — отсутствие из Москвы моего письма. И вдруг: «Та-та-та...» Стук в дверь. Все хором: «Войдите!» Это почта. И вот уже конверт бесстыдно слетает, обнажая мой характерный почерк, вызмеившийся на бумаге.

Стоит ли говорить о той радости, которая овладевает всеми? Новорожденный, 24-летней рукой вдохновенно откинув со лба пышную шевелюру, декламирует вслух мои строчки. Все рады. Веселы! И даже килька сладострастно улеглась на бутерброд, истекая маслом. Посылаю к письму 25 шлепков. 24 — так себе, но 25-й — задаток!.. Ну уж ты знаешь, какая у меня легкая рука. Целую...

Через три месяца в Институте наметились перемены, и о них — в письме:

Москва. 20.6.32.

О себе. Расскажу по порядку.

1930 год. Дни бегут, как театральная публика за галошами — в беспорядке. Я — автоконструктор.

1931 год. Слух ползет, как вша по шелку, — в Институте организуют отделение холодной штамповки.

1932 год. Март. Нашу группу переводят в это отделение. Я — холодный штамповщик.

Апрель. 1—5 — подавленное настроение. 5—10 — сугубо подавленное. 10—15 — чрезвычайно подавленное. 15—

20 — просто давленное. 20—25 — бессмысленно неопределенное (чуть-чуть давленное). 25—25 — надеждливое (от слова «надежда»).

Май. Слухи о реорганизации Института в Военную Академию. Вся студенческая масса в детском неведении.

13 мая. Группу опять переводят на автоконструкторское отделение. Я — автоконструктор. Остальную часть мая учимся внешне спокойно, если только не считать нервного подергивания лица и пляски святого Витта конечностей.

Июнь. 2-го на стене приказ о зачислении большинства студентов в Военную Академию. Я — будущий военный инженер. Вот и все, что могу тебе сообщить. Думал отделаться в письме поклоном, но один из студентов сказал: «Это всякий дурак так может. На что я, — говорит, — женатый человек, что с меня взять, и то считаю: надо подробно написать».

После поступления в Академию милитаризовался и стиль письма:

Москва. 1.1.33.

1. Здравствуй.

2. Обстановка. Зачетная сессия начнется с 1.1.33 и до 18.1.33. С 18.1.33 — отпуск. На время отпуска — пребывание в Сталинграде.

3. Приказ по СТЗ, дому 525, квартире 10.

На основании вышеизложенного подготовить встречу на вокзале согласно телеграмме о выезде, своевременно высланной из Москвы. Обеспечить пищевым довольствием и квартирой. Организовать досуг, не лишенный посещения зрелищных предприятий. Директору завода о приезде не сообщать. Ответственность за исполнение вышеперечисленного возложить на инж. Котляра Э.И. По приезде в г. Сталинград инж. Котляру Э.И. об исполнении доложить мне лично. Подпись...»

Отдохнул у него неплохо. Вернулся в Москву на учение. Следующее письмо без даты было послано, очевидно, ближе к лету. Я ему писал редко, но его упрекал в том же. Вот это письмо, подражание древнегреческому:

Внемли, презренный, промыв загрязненные уши,

Благоговейно прислушайся к гласу премудрого брата.

Музы слетелись ко мне, разевая широкие пасти.

В сих неразборчивых строчках скрыты великие мысли.

Есть Сталинград, городишко на берегу Волги,

Грязная Волга течет, испражняясь на берег.

Верст пятьдесят минус тридцать вверх по течению Волги,

Выстроен чудо-завод тракторов-землепашцев.

На сем заводе работают скромные люди,

Их обучил Институт Ломоносова Миши.

Редкие пишут посланья они своим мамам и братьям,

Краску стыда мы не видим на их твердых скулах.

Море волнуется, комкая в панике воды,

Мама и братик волнуются точно как море.

Ну и так далее...

И, наконец, еще одно — ему уже 27, а мне 22.

Москва. 18.3.35.

Если ты ничего не добился до 30 лет, значит, ничего не добьешься. (Английская пословица.)

Привет дорогому брательнику в день его двадцатисемилетия!

Привет и поздравление. 27 лет — это не всякий имеет. И ты добился немалого, но я жду от тебя еще большего. Как говорит другая английская пословица: «Одному удается украсть лошадь, а другой не решается посмотреть на нее через забор». Фигурально выражаясь, лошадь ты еще не украл, но из-за забора на нее уже поглядываешь. А я желаю тебе — табуна. Письмо это пишу в чрезвычайно напряженной обстановке. С ближних позиций кинжальным огнем трещит какая-то певица по радио. С дальних позиций (из другой комнаты) раздаются залпы мамочкиных окриков на тему, что раз я долго пишу, то вряд ли что-то путное. (Замечание, впрочем, резонное.)