Самуил Алёшин - Воспоминания "Встречи на грешной земле"

Нас теперь называли слушателями, а не студентами (считая, очевидно, что именовать академиками преждевременно). А вообще учиться в нашей Академии (позже — имени Малиновского, а тогда — имени Сталина) считалось почетным. Так, вместе со мной ее закончили сыновья Осинского и Свердлова, а когда я уже кончал, поступил сын Ворошилова (приемный, как будто). Для него в раздевалке, вернее, для его шинели, чтоб не спутали, вбили специальный гвоздь, и рядом сидел охранник (стерег шинель).

Кое-кто из наших штатских педагогов также перешел в Академию. Но будучи всю предыдущую жизнь гражданскими людьми, они выглядели в военной форме нелепо. Она сидела на них, по нашим неприхотливым остротам, «как лошадь на седле коровы». За качество шутки не отвечаю — общественное изделие.

На преподавательниц, слава богу, форму не надели, и они на общем фоне от этого только выиграли. Некоторым удалось даже свершить матримониальную карьеру: выйти замуж за генералов из руководства Академии.

Я не утерпел и стал публиковать фельетоны под прозрачным псевдонимом «Некотляр» в нашей многотиражке. Это хоть и дало мне популярность, но вызвало повышенную требовательность педагогов. Однако я учился с удовольствием и по предмету «тактика», которую вел военный преподаватель, единственный на всем промышленном факультете (гражданском!) получил «5».

Окончил я Академию вторым, и мой дипломный проект так одобрили, что пришлось показательно его по-

вторить перед командующим бронетанковыми войсками Халепским. Он специально приехал на наш выпуск в 1935 году. Причем отвечал я, по его указанию, по-английски.

После чего мне сделали предложение остаться в кадрах, сразу получить повышение в звании (две «шпалы» — майора; а я и так уже имел одну «шпалу» — капитана, это получили немногие, остальные — «кубари») и высокий по тем временам оклад — 200 рублей. Место работы — танковый полигон в Кубинке.

Но я отказался. Воспользовался правом вернуться в штатское состояние. На меня уже была заявка по линии Наркомтяжпрома — в НАТИ, Научный Автотракторный институт, на оклад 90 рублей.

В мозгу у меня сидело только одно: максимум свободы, чтобы писать! В Академии мне предлагали остаться на кафедре и рисовали чарующее будущее: адъюнкт (одно слово чего стоит!), кандидат, доктор и звания, звания. При условии, разумеется, в погонах. Но и тут я отказался. Свободы хотел, свободы!

Что-ж, попав в НАТИ, я ее получил. В той мере, в какой это у нас было возможно. А вот в какой именно, будет видно из дальнейшего.

4. Лихие боры

НАТИ находился в Лихоборах, и поездка туда — метро, электричка, переход от станции по полю в Институт — отнимала полтора часа в один конец. Итого три часа на дорогу. Чтобы не терять время, я брал в голову задачу: обдумывал ту или иную ситуацию для очередного рассказа. И, вернувшись вечером домой, сходив в магазин купить продукты и поев, мог сразу сесть за стол — вывалить все, что накопилось и наработалось в голове.

Я чуть не забыл сказать, что умудрился в 1936 году жениться. Очень, очень милую девушку я заприметил, когда вечером работал в Ленинке. Она стояла на хорах, очевидно, отдыхала, а я, находясь внизу и оторвавшись от книг, понял, что мне тоже необходимо немедленно отдохнуть, причем, само собой, также на хорах.

Ну, а остальное, как говорится, было делом техники. Девушка вблизи оказалась еще милей. Когда она собралась домой, мне вышло с нею по дороге. Так я сказал. Только проводив ее аж до Банного переулка, а это тогда был самый конец проспекта Мира, у Рижского вокзала, только тогда я открыл ей, что живу в самом центре, на Пушечной. И топать мне потом пришлось не менее часа хорошим ходом. И в дальнейшем не один раз. Пока она не вышла за меня и не перебралась в нашу квартиру.

Но это так, попутно. Чтобы было ясно, почему у меня до женитьбы после работы имелось два маршрута: домой (к маме) или к Тане — так ее звали.

Мама после событий, о которых пойдет речь ниже, стала прихварывать. Ее начала одолевать болезнь Паркинсона, дрожали руки и ноги. А потому необходимые покупки стал делать я. Так вот, чтобы не терять времени в очередях, я и там старался использовать его для дела. Проверял свое умение угадать живую речь. Я думал: спрошу-ка этого о том-то. Судя по его виду, он должен ответить так-то. И постепенно, все чаще, начал угадывать ответы почти дословно.

После ужина я садился писать (если не шел в библиотеку) и работал до двух ночи. Потом спал до семи утра. А в семь мама с трудом будила, и не дай бог, если она делала это без пяти семь. Я с алчностью вырывал эти пять минут и, представьте, тоже спал! Ну, а потом завтрак, бегом в метро и — все было рассчитано по минутам — попадал как раз к отходу электрички.

Вы можете спросить, а почему бы ни записать все, что накопил по дороге, в НАТИ, севши там за стол? Ведь никто ко мне в бумагу не заглядывал, мало ли что я пишу. Однако я не поступал так не столько из порядочности, сколько из пижонства — сам перед собой держал фасон. Даже не позволял себе на работе о литературных делах думать.

А работа в Институте шла своим чередом, и я стал сначала руководителем группы, а затем образовал собственную лабораторию.

Не буду морочить вам голову наукой, скажу лишь, что это было создание теории и расчета пространствен-

ной несущей системы автомобиля. То есть, попросту говоря, его корпуса. Перед войной первые автобусы вагонного типа и джипы нашего производства были сделаны уже с учетом моих расчетов.

Литературная работа тоже двигалась. В том смысле, что я писал ежедневно, с перерывом разве что на один вечер в неделю. Но мне захотелось понять, чего стоят мои рассказы. Поэтому я подал заявление в Вечерний литературный институт, который находился на Тверском бульваре, 25. Написал зачетную работу, и меня приняли. Я попал на семинар профессора Тимофеева Леонида Ивановича, и это стало одной из самых больших удач в моей жизни. Более талантливого педагога я не видел. Его лекции было наслаждением слушать. А критические замечания на мои рассказы он делал с такой точностью и юмором, что я выходил от него не только не раздавленным, а с желанием немедленно сесть за исправление, пока не улетучился прилив сил.

Через некоторое время на нашей очередной встрече Леонид Иванович сказал: «Знаете что? Вам не нужен этот литинститут. Он ведь дает только образование. А писателем, у кого нет дара, сделать не может. У вас дар есть, образование тоже, а времени из-за научной работы мало. Вам просто надо писать и писать. И приходите ко мне домой — мы живем рядом. Буду читать и отмечу, что, с моей точки зрения, не удалось. Как вам это подходит?»