Иосиф Пилюшин - У стен Ленинграда

Наши снайперы расстреливали парашютные ракеты из трофейных винтовок разрывными пулями. Когда такая пуля попадала в ракету или в ракетный парашют, она рвалась, и ракета падала на землю, где все еще продолжала гореть.

Ночь прошла в непрерывной перестрелке с противником, но ночной атаки не последовало.

Лучи восходящего солнца осветили узкую, сырую от росы траншею, в которой стояли измученные ожиданием люди, готовые к бою. Слева от нас простиралось болото, над которым повис густой туман. Вершины ольхи причудливо торчали из молочной пелены.

Туман усиливался с каждой минутой. Вскоре он захватил траншею и всю нейтральную полосу. В пяти шагах ничего не было видно. Впервые очутившись в такой обстановке, многие из нас растерялись; мы стояли в траншее с оружием в руках, не зная, что делать.

Из тумана неожиданно выплыл комбат Чистяков:

— Товарищи бойцы, усилить наблюдение! Где старший лейтенант?

Командир взвода Петров доложил:

— Старший лейтенант Круглов проверяет секреты.

Чистяков пристально посмотрел в глаза Петрову, как будто упрекал: «Почему там Круглов, а не ты?»

Потом майор подошел к станковому пулемету и нажал гашетку, как говорят, на всю катушку. На звук пулемета разом откликнулись все огневые точки противника.

— Ага, сидят на месте, поганцы, боятся нашей атаки! — майор энергично передернул плечами.

Мы будто ожили, стало спокойнее на душе. Со стороны оврага, у которого мы вчера вели бой с немцами, прозвучали одиночные выстрелы. Мы насторожились. Вслед за одиночными выстрелами застрочили автоматные очереди, и в этот момент донесся до нас странный протяжный звук, похожий на человеческий голос, прозвучавший последний раз в жизни. Он утонул в дробном стуке автоматов.

Что происходило на дне оврага? Может быть, гибнут товарищи? Мы не знали. Командир взвода Петров запретил нам спуститься туда, чтобы разведать происходящее.

В девятом часу утра туман наконец оторвался от земли и рассеялся. Пулеметная стрельба прекратилась. Вместе с комбатом и Петровым я пошел на командный пункт роты. Там мы увидели за завтраком Круглова, Строеву, Ульянова и Бодрова. В углу землянки на патронном ящике сидел долговязый немецкий офицер и медленно, с достоинством ел гречневую кашу. Немец держал котелок меж колен, то и дело посматривая на часы.

— В овраге прихватили? — спросил Круглова Чистяков. — Верно, разведку вел?

— Да, разведку, — ответил старший лейтенант. — Не ожидали встретить нас.

В землянку вошел политрук Васильев, только что вернувшийся из Ленинграда. Мы окружили его и наперебой стали расспрашивать.

— Все ваши письма я опустил в почтовый ящик, — сказал он. — Извините меня, побывать у ваших родных я не мог, был занят служебными делами. Ленинградцы, — продолжал он, — готовятся к решающему сражению. Трудно живут. На окраинах роют противотанковые рвы, строят доты и дзоты, на дорогах и полях ставят железобетонные надолбы, минируют все подступы к городу.

В блиндаже стояла полная тишина, даже пленный немец с напряжением вслушивался в слова Васильева.

Политрук открыл пачку папирос «Беломорканал», мы закурили. Пленный с жадностью потянул носом запах табака.

— Да, в городе тревожно, — продолжал Васильев. — Связь между Ленинградом и Москвой прервана… Вот какие дела…

Это сообщение политрука отозвалось в наших сердцах глубокой болью.

Политрук поискал меня глазами и подал мне что-то тяжелое, завернутое в плащ-палатку.

— Вот, Иосиф, подарок от наших. На нашем заводе изготовлено.

Я развернул подарок от родного завода и не поверил своим глазам. Ведь до войны наш завод выпускал самую что ни на есть мирную продукцию, а теперь передо мной лежали два новеньких вороненых автомата.

— Это тебе и мне. Просили испробовать в бою и сообщить результаты.

Автоматы вызвали горячий общий интерес. Они перебывали в руках у всех.

Во время нашей беседы с Васильевым немец все время вертелся на пустом ящике как сорока на колу, тревожно посматривал на свои часы. Круглов неожиданно подошел к нему и спросил через переводчика:

— Так вы утверждаете, что атака начнется в десять ноль-ноль?

Немецкий офицер, глядя на советского командира неподвижными пустыми глазами, сухо произнес:

— Таков был приказ.

Майор Чистяков посмотрел на свои часы:

— Ну что ж, товарищи, поверим ему, что атака начнется в десять ноль-ноль. А насчет Ленинграда… — И майор показал пленному крепко сжатый кулак.

Мы вышли в траншею. Вскоре все вокруг загудело от вражеских самолетов. Эскадрильи одна за другой шли на бомбардировку Ропши. Наша зенитная артиллерия стреляла непрерывно.

Пленного увели в штаб полка, мы разошлись по огневым точкам и приготовились к отражению атаки.

Ровно в 10.00 враг начал артиллерийскую подготовку. Она велась с какой-то особенной силой. Воспользовавшись сильным огнем своей артиллерии, вражеская пехота подползла к нашим траншеям на расстояние трехсот метров. Разрывные пули немецких автоматчиков врезались в бруствер наших траншей, рвались, осыпали нас мелкими осколками.

Здесь впервые я наблюдал сильное устрашающее действие, которое оказывали разрывные пули на многих бойцов.

Я видел, как Орлов долго обшаривал свои карманы, сумку — что-то искал. Потом он подбежал к красноармейцу Изотову и попросил его дать ручную гранату. Изотов посмотрел на него и покачал головой. Орлов настойчиво просил:

— Дай мне только одну гранату, больше не надо.

— Нет, оружие — это не закрутка табаку. Ищи в нишах.

Орлов подошел к командиру взвода Викторову и попросил гранату.

Викторов удивленно посмотрел на растерянное лицо красноармейца:

— Ты что, рехнулся? Да у тебя их пять штук болтается на ремне.

Орлов опустил руку на гранаты и облегченно вздохнул.

Да, растерялся товарищ. Но тут же он быстро отстегнул «лимонку» и, прижавшись к стенке траншеи, приготовился к бою.

К исходу третьего дня непрерывного боя противнику удалось оттеснить наши войска к городу Ропше. Завязались уличные бои.

С наступлением ночи наш 105-й стрелковый полк, как сильно пострадавший, был выведен с передовых позиций на отдых и пополнение.

Мы шли через Ропшу. Город был неузнаваем: улицы завалены кирпичом, обгорелые трубы возвышались над пепелищами сожженных домов, вокруг бродили исхудавшие собаки. Поломанные осколками бомб и снарядов сучья тополей и лип качались на ветру, словно подбитие крылья птиц. Город опустел, мирные жители ушли в Ленинград.

На северной окраине города Ропши, возле пруда, я увидел сидящего с удочкой сутулого седого человека в старенькой стеганке. Мы на минуту задержались возле рыбака. В оцинкованном ведре, наполненном до половины водой, плавали три довольно крупных зеркальных карпа. Старик с умными глазами, в которых застыли боль и скорбь, смотрел на наше грязное обмундирование, разбитую обувь, покусывая губы.