Николай Карабчевский - Что глаза мои видели. Том 2. Революция и Россия

До места расположения отряда предстояло проехать верст пятнадцать. Дорога была лесная, путанная, с частыми поворотами и объездами оврагов, канав и заграждений. Впереди, указывая дорогу, скакал Переверзев, держась лихо и красиво в седле и выглядел истым кавалеристом. За нашими санями поспевали двое других всадников.

Не успели мы отъехать и версты, как поднялась новая орудийная пальба, на этот раз интенсивная, частая. Взлетали также ракеты и освещали, от времени до времени, как зарницы молнии, темневшую даль, задернутую сплошь туманною дымкою.

Мне, почему-то, вспомнилось «про газы». Мы хватились масок, — а их то и нет! Но, оказалось, что маски налицо, но запрятаны в особый деревянный ящик под передним сиденьем. В пути они не понадобились, но потом мы имели их всегда при себе, их разглядывали и учились надевать. Они были русского изделия из непроницаемого холста с неуклюжими, длинными жестяными трубками, предназначенными для дыхания. Видели мы и одну немецкую маску, снятую, с убитого. Она была более целесообразного и аккуратного фасона.

Впродолжение всего нашего пути канонада не прекращалась. Кто именно стрелял и в каком направлении мы не давали себе отчета, но было ясно только, что мы едем прямо под выстрелы, так как они раздавались все громче и громче.

Выехали из леса, свернули влево и уже мчались по его опушке. Тут не только слышали выстрелы, но и видели, как, более, или менее, еще далеко, вправо от нас рвались, вспыхивая, снаряды и как густые дымчатые столбы, точно фонтаны, поднимались от земли. К тому времени взошла луна, и далеко, отчетливо было видно.

Переехав какой-то бревенчатый мосток въехали в деревенскую улицу. У одной из первых же «хибарок» (деревянных крестьянских домов), на коньки крыши которой развивался белый флаг с красным крестом, круто остановились.

Прикрепленная на фасаде, этой «хибарки» доска гласила:

«Санитарный отряд Петроградской Присяжной Адвокатуры».

— Вот мы и дома, — весело воскликнул Переверзев, спрыгивая с коня. Милости просим, не побрезгайте!

Глава двадцать седьмая

«Хибарка», в которую мы взошли по трем ступенькам крытого крылечка, состояла, в сущности, только из одной обитаемой комнаты, с огромной русской печкой в правом от входа углу, с тремя небольшими окнами, выходящими в три разные стороны. Загородка против самой печки отделяла от комнаты четвертое окно, так что получилось нечто вроде узенькой прихожей, и вместе буфетной, и уборной. Тут на полке, стоял самовар и разная посуда, а на узкой скамье внизу были щетки для чистки платья и сапог, и красовался большой жестяной таз с рукомойником и ведро с всегда свежей водой. Вторая половина хибарки, через которую мы только прошли раньше, чем войти в жилую ее часть, состояла из довольно обширного, неотапливаемого помещения, имевшего выход и во двор и теперь пустовавшего. По крестьянству это, вероятно, было зимнее убежище для домашней скотины.

Сама комната, где мы втроем должны были расположиться, обвешанная простыми ковриками и расшитыми полотенцами, казалась уютной и привлекательной. В ней были приготовлены три постели. Постоянная, Переверзева, была походная, узкая складная, с легким матрасиком; ее легко было собрать и унести с собой.

Меня и Мандельштама устроили, хотя и временно, но более комфортабельно: на широких носилках, с мягкими, откуда-то добытыми тюфяками.

Своему «адъютанту» я уступил место поближе к печке, которую к нашему приезду хорошо протопили. А Переверзев и я заняли «углы» в нашей «ночлежке», как именовал сам Павел Николаевич свой комфортабельный апартамент.

Раньше чем расположиться спать Переверзев сводил нас в другую «хибарку», где такая же комната, как его, была приспособлена под столовую.

Здесь было, воистину, царство Григория Аркадьевича, так как он заведывал столовой и тут же за занавеской, была его канцелярия, где на импровизированном письменном столе лежали расходные тетради, ведомости и счета.

Познакомиться с приезжими собрались в столовую все «чины отряда». Кроме Григория Аркадьевича тут был еще молодой студент-медик, исполнявший фельдшерские обязанности и женщина-врач, очень моложавого вида, худенькая, застенчивая и симпатичная девушка и три молодых офицера той роты, которая только вчера сменилась из окопов и разместилась теперь в той же деревушке, где основался наш отряд.

Офицеры (поручик и два прапорщика) нахваливали мне Переверзева. Они рассказали мне, как он помог им здесь по-людски устроиться, не только им офицерам, но и людям, соорудив для последних ряд теплых землянок. Он же сладил отличную баню, с отделением для быстрой стирки солдатского белья.

Офицеры прославляли также очень нашу докторшу, подчеркивая, что она ничем не брезгает, сама моет ноги солдату, раньше чем сделать ему хотя бы пустяшную операцию. Вообще, никому, никогда, в своей помощи не отказывает. Григория Аркадьевича иначе никто не аттестовал, как «благодетелем»: по всему было видно, что он пользуется всеми симпатиями.

И Переверзев, и докторша и Григорий Аркадьевич перебивали своих хвалителей, конфузились, поминутно повторяли: «да бросьте вы это»! Но я видел, что глаза докторши по временам готовы были брызнуть слезами, да и у меня самого какой-то блаженный туман невольно заволакивал зрение.

Среди вдруг наступившей тишины, в эту скромную трапезную, за этот узкий стол, — начинало чудиться мне, — вдруг войдет и сядет сам Христос. И ничего сверхъестественного я в этом не увижу.

«Бум, бум»! — неожиданно посыпались, прекратившиеся было на время, выстрелы, и были они здесь настолько ощутимы, что стекла дрожали в шатких оконцах, точно их трясло в лихорадки.

— Вот оно, «чудо 20-го века» в Рождество Христово!.. сообразил я и разом очнулся.

На выстрелы, кроме меня, по-видимому, никто уже не обращал внимания. Я поинтересовался: отвечают ли наши и к чему ведет подобная стрельба?

— Как случится, — пояснил мне поручик, — сегодня наши отвечать не станут. Надо же хоть пристыдить их нашим Рождеством. Они обстреливают по ночам, главным образом, дороги, ведущие с тыла к нашим позициям, так как знают, что по ночам подвозят и снаряды и всякое нужное добро. Но такая стрельба большой беды натворить не может: будет убитых или раненых, пять, шесть, за неделю, либо людей, либо лошадей, а то и тех и других.

Дальше, из завязавшегося мирного разговора о военных операциях данного района, я понял, что серьезных активных действий, в виду стоящих морозов, пожалуй, не предвидится.

— Стоим друг против друга и стараемся под шумок гадить друг другу…, стал пояснять мне поручик. — Допекаем больше ночными разведками. Посылаем разведчиков в белых балахонах, — по снегу не различишь! Они умудряются подползать на животах к самым заграждениям, иногда режут даже проволоку. Излавливаем «языков». Часто поднимаем у них переполох и жарим из орудий вовсю. Третьего дня, под вечер, наш левый редут наделал им много хлопот, очень цельно, в самый центр попадал. Вообразили, что атаку готовим, повысыпали из траншей, заметались, а их тут из пулеметов и угостили… На утро тела убирали.