Владимир Буданин - Кому вершить суд

В Юрбург попасть было совсем не сложно, и Петр поехал туда ближайшим местным поездом. Домик Виноградского стоял за поселком, в лесу, откуда было рукой подать до границы.

Дверь открыл интеллигентного вида мужчина лет сорока. Удивленно взглянул на незнакомца. Услышав пароль, хозяин вдруг встревожился. В прихожей он шепотом сообщил, что у него в гостях урядник, но ненадолго — чай пьет. Делать было нечего, пришлось войти.

Урядник, толстый и краснолицый, пил чай из блюдца. На щеках и на лбу у него блестели капельки пота. Когда хозяин и гость появились в комнате, он поставил блюдце и внимательно посмотрел на Красикова. Тот поклонился:

— Простите за вторжение, — и повернулся к Виноградскому: — Так это верно, что вам нужны работники в бухгалтерию? Я в этом весьма искушен. Мог бы…

— Опасайтесь господина инженера. — Урядник вытер лицо большим клетчатым платком и подмигнул Красикову. — Он у нас прослыл строгим начальником. У него подолгу никто не задерживается. Строгости его не выносят.

— Что это вы меня так расписываете? — Виноградский вступил в игру. — Испугаете человека. А мне как раз…

— Молчу, молчу! — Урядник прикрыл рот ладонью. — Благодарствую за чаек. Пора мне. Служба-с.

За урядником захлопнулась дверь. Виноградский спросил:

— Отдохнете с дороги? Голодны?

— Когда можно будет переправиться? — поинтересовался Красиков. — Нельзя ли ускорить это?

— Почему нельзя? Да хоть сию минуту можем тронуться в путь. Но вы ведь утомлены? Быть может, утром?..

— Если можно, сию минуту, прошу вас.

Не прошло и получаса, как Виноградский с супругой и Красиков, удобно устроившись в небольшом кабриолете, запряженном парой гнедых лошадок, подъезжали к рогатке на русско-германской границе. Кабриолет остановили фельдфебель и два солдата.

Фельдфебель спросил у господина инженера, куда они направляются.

— Гость у меня, — объяснил Виноградский. — Хочу вот пивом немецким угостить. У нас такого ведь не сыщешь.

— Это верно, — согласился фельдфебель, и в голосе его угадывалась зависть. — Пивцо у них доброе…

На этом пограничные формальности завершились. Оказалось, местные баре могут в любой момент съездить на ту сторону угоститься пивом. Рогатку открыли, и кабриолет покатил по земле германской империи. Пограничники только помахали вслед Виноградскому и его попутчикам — счастливого, мол, пути.

И вот наступил черед последней «чемоданной поездки». Более года Петр занимался транспортом. На сей раз возвращался в Россию после совещания в Лондоне. Участниками его были Ленин, Мартов, Засулич, Крупская и представители русской организации — Краснуха, Носков и Красиков. Совещались в «вертепе» на Сидмаузстрит. «Вертепом» этот суматошный дом, населенный по преимуществу русскими социал-демократами, назвал Владимир Ильич. На совещании было решено создать Оргкомитет по подготовке съезда.

Хотя роль его отныне изменилась — из рядового агента «Искры» он должен был стать членом Организационного комитета, — Петр прихватил из Лондона два чемодана, натолкал в футляр скрипки свежих номеров газеты и отправился в путь, имея в виду после объезда южных городов встретиться с Лаптем в Пскове. За год они виделись всего два-три раза, да и то на лету, между делом. А ему очень уж недоставало общения с Лепешинским. Ни с кем он, пожалуй, не сошелся так близко. Да и никто не понимал его так, как Пантелеймон Николаевич. Но в последнее время Петр постоянно торопился, его повсюду ждали. И дома, и за границей. Фекла требовала свежих вестей с родины. Россия не могла жить без «Искры»…

Катя на извозчике по полугородским-полудеревенским улицам Пскова в Завеличье, разглядывая деревянные домики с резными наличниками, занавесками и геранью в горшочках за окнами, Петр ощутил такую усталость от недосыпания, изнуряющей настороженности, колесного стука, мелькания станций, перелесков, поселков за вагонными окнами, что впору было сейчас же свалиться в постель и спать, спать сутки, неделю…

Лепешинский собирался на службу. В темном, несколько коротковатом пальто и кепке он особенно походил на мастерового. Увидев появившегося на пороге Красикова, он широко открыл глаза в радостном изумлении, засмеялся, подмигнул, обхватил Петра своими ручищами и сдавил что было сил. Затем ввел в комнату, спросил:

— Голодны? Глупый вопрос! Накормлю вас и умчусь. Отдохните до моего возвращения. Вечером потолкуем. Слышали, что нас ждут в Питере? Там опять кутерьма.

— Кое-что слышал.

— Тем лучше. Вот вам завтрак. — Он поставил на стол кувшин молока и надломленную булку. — Простите, ничего больше нет. На вокзале поужинаем, позавтракаем в Питере. Вы как нельзя кстати явились.

В вагоне Пантелеймон Николаевич был очень оживлен. Было в нем сейчас что-то от охотника, отправляющегося на заведомо удачный промысел. Вера в победу над «рабочедельцами», связываемая с приездом Петра, была у него столь велика, что Красикову становилось даже неловко. Он пытался возражать, но Пантелеймон Николаевич только посмеивался.

Он расспрашивал Петра о заграничных товарищах, отношениях между редакторами «Искры», Ильиче, о не знакомом ему Плеханове. Должно быть, ответы его удовлетворили. Он потер лоб и со свойственным ему лукавым простодушием засмеялся:

— Дело пошло, Ананьич. Теперь нас не остановить. Хотя «рабочедельцы» еще постараются испортить нам обедню.

На Варшавский вокзал поезд прибыл на рассвете. Лепешинский и Красиков тотчас же отправились на явку, находившуюся в мастерской скульптора.

В просторной светлой мастерской там и сям стояли законченные и незавершенные гипсовые скульптуры, лежали бесформенные белые глыбы. На полу в беспорядке валялись кисти, осколки гипса. Вскоре появились Стасова и Радченко. Не мешкая, провели небольшое совещание. На вечер, как выяснилось, была назначена встреча руководителей столичных социал-демократических групп. Искровцам следовало выработать тактику, распределить роли.

— Без представителей столичных социал-демократов съезд не будет всероссийским. — Радченко, молодой человек в очках, с высоким умным лбом, говорил азартно. — Дело сейчас в «рабочедельцах». Совершенно необходимо развенчать этих господ. На них, думаю, следует выпустить Петра Ананьевича. Он единственный из нас не уступит им по части красноречия и остроумия.

— Вы правы. — Пантелеймон Николаевич разгладил усы и подмигнул Красикову. — Опасаюсь лишь, как бы наш дорогой Петр Ананьевич не перестарался. С ним это случается. Нам ведь сейчас надо полагаться не столько на остроумие, сколько на аргументы.