Владимир Буданин - Кому вершить суд

Октябрь прошел в поездках. Подолгу задерживаться в столице становилось все опасней. Заметили слежку, к присяжному поверенному Стасову под видом клиентов стали захаживать филеры, подозрительные типы мелькали на набережной у мастерской скульптора, опасно стало появляться и в школе Дервиза. Не проваленной пока оставалась лишь квартира Соколова. Там они и встречались. Но ведь и это не могло продолжаться бесконечно.

Приходилось подолгу безвыездно сидеть в Пскове, дожидаться учредительного совещания Оргкомитета.

В будущем Петр Ананьевич не раз вспомнит начало ноября второго года, когда после первого совещания Оргкомитета узнал об аресте Пантелеймона Николаевича, Радченко и Краснухи. В ОК теперь, кроме него самого, по сути не осталось искровцев. Было такое чувство, словно на бегу натолкнулся на стену. К сознанию увеличившейся ответственности примешивалась непобедимая горечь. Более не было рядом Лепешинского, друга, умевшего, как никто, предостеречь от поспешного шага, от безрассудства и чрезмерной горячности.

Но нельзя было поддаваться отчаянию. Борьба продолжалась. Перед русской социал-демократией встала громадная задача, непосильная никаким группам и комитетам. Как бы ни были крепки местные организации, им не по плечу было справиться с такой задачей. Решить ее могла лишь партия.

Петр Ананьевич работал в предсъездовские месяцы, как не работал никогда прежде. Делами Оргкомитета были заполнены и дни и ночи.

Он отдавался им с особенным счастливым самозабвением. В душе не таяло чувство гордости, поселившееся там с тех пор, когда Глеб Максимилианович показал ему письмо от Владимира Ильича. Кржижановский сознался смущенно, что послал Ильичу «сердитое письмо» по поводу «узурпации власти» в Оргкомитете Панкратом — это была новая подпольная кличка Красикова. Затем дал Петру Ананьевичу прочесть ответ Ленина. Никогда, кажется, Красиков не был так горд собой, как в те минуты, когда читал ответ Владимира Ильича на «сердитое письмо».

«…мы не давали абсолютно никакой „власти“ Панкрату, — возражал против каких-то доводов Глеба Максимилиановича Владимир Ильич. — Но когда вышло так, что Панкрат оказался единственным (ИВ КВ) подвижным человеком ОК, тогда в результате не могло не быть и власти… Панкрат один перешел на нелегальное, поехал, стал летать, стал все знать — и само собой взял чин капрала. Мы не мешали, понятно, ибо и не могли мешать и не хотели мешать: нет другого!!! Поймите же это, наконец, Панкрат… умен, толков, знает дела, умеет драться, ладить с ним можно…» И еще Ильич написал, что без него, Красикова, «ОК есть ровно нуль»!

Пределы Российской империи Петр Ананьевич покинул последним из делегатов съезда. Понадобилось вновь пересечь границу в кабриолете инженера Виноградского. В чопорный, благоустроенный Брюссель Красиков попал за несколько дней до открытия съезда. В стране, где социалист Вандервельде был депутатом парламента, они полагали, съезду ничего не грозит.

Социалистическая гостиница «Золотой петух», двухэтажное серое здание с островерхой готической башенкой над парадным входом, стояла на тихой улице бельгийской столицы. Окна номеров, занимаемых делегатами, смотрели на небольшую чистенькую площадь с каким-то памятником. Чужой город казался спящим. Сквозь гостиничные стены не проникал ни шум, ни голоса. Делегаты, правда, сразу нарушили сонный быт этого уголка. Народ съехался по преимуществу молодой и чрезвычайно беспокойный.

Вечерами собирались в уютном холле на втором этаже. Непременно вспыхивала полемика. Спорили, перекрикивая друг друга, мгновенно воспламеняясь и не замечая обеспокоенных взглядов гостиничной прислуги. Когда перепалка грозила накалить спорщиков добела, обыкновенно раздавалось какое-нибудь шутливое замечание Георгия Валентиновича. Посрамленные «петухи» умолкали, виновато глядя на Плеханова. Разговор принимал иное течение. Одержимые политическими страстями делегаты, только что испепелявшие противников глазами и склонные, казалось, прибегнуть и к более сильным средствам, вдруг преображались, оборачиваясь просто молодыми людьми, такими, что не прочь помечтать, посмеяться, предаться земным радостям. Кто-то вспоминал о доме, кто-то шутил: убавилось, мол, ныне у охранки работы, — кто-то рассказывал о своих приключениях на границе. Слово за слово разговор возвращался к прежнему. Вновь громче звучали возбужденные голоса, слышались резкие слова, вновь багровели лица…

Уже в Брюсселе Петр Ананьевич узнал, что его кооптировали седьмым членом редакции «Искры», определив ему роль третейского судьи на случай возможных разногласий. Тем не менее он держался среди рядовых делегатов. Да и поселился в «Золотом петухе», в то время как шестерка редакторов жила на квартирах.

Хотя ему иной раз не терпелось ввязаться в бесконечную полемику и поставить на место кое-кого из неуемных спорщиков отнюдь не добродушно-шутливым замечанием, Петр Ананьевич держал себя в узде. До съезда, решил он, принципиальные расхождения не урегулируешь, а накалять обстановку из-за деталей бессмысленно. И тем не менее, ему приходилось оказывать сдерживающее действие на «петухов». Когда соревнующиеся в словах заходили чересчур далеко, плеча Красикова касался Владимир Ильич и просил принести из номера скрипку. Петр Ананьевич не заставлял упрашивать себя. Возвращаясь с инструментом, он заставал общество в ином состоянии. Делегаты слушали пение Гусева. Сергей Иванович исполнял «Эпиталаму» из рубинштейновского «Нерона» либо полюбившуюся всем песню «Нас венчали не в церкви». Мелодичная и протяжная, она словно бы приносила в благоустроенный, добропорядочный Брюссель дыхание России. По родине в эмиграции многие истосковались. Прикрывал глаза Георгий Валентинович, не вертелся на стуле непоседливый Дейч, задумчиво смотрела на певца Вера Ивановна Засулич, еще более ушедшим в себя казался Павел Борисович Аксельрод, безотчетно грустя, разглаживал бороду Мартов, улыбался, влюбленно глядя на Гусева, Владимир Ильич. Сергей Иванович обладал поистине оперным баритоном и пел с чувством, артистично и взволнованно. На площади под открытыми окнами толпились пораженные небывалым происшествием бельгийцы. Безотказная гостиничная прислуга забывала о своих делах.

Сергей Иванович умолкал, смущенно раскланивался и усаживался на приготовленный для него стул. К роялю выходил Петр Ананьевич. Играл он обыкновенно «Баркароллу» Чайковского или «Серенаду» Брага. Играл вдохновенно, с таким удовольствием, какого никогда более не испытывал от музыки. И все время ощущал устремленный на него довольный взгляд Владимира Ильича.