Не померкнет никогда… - Александр Павлович Беляев
— Са-ла? — вскинулся Клочков. — А может, тебе еще оладьев с повидлой подать? Угощайтесь, Степан, забыл уж, как тебя по батюшке зовут! Ишь чего захотел: «Сала!» Где мне его взять? Вот отправлю сейчас на целый день на пост, будет тогда «сало».
— Там уже стоит Кунанбаев, — не испугался Ханыга.
— А ты будешь у него подчаском. И вам, товарищ Чиночкин, спать обязательно надо. Вы и так человек тонкой наружности, а теперь от вас вовсе кожа да кости остались. Ослабеете — тяжело будет идти.
— Я жилистый, — попробовал отшутиться Чиночкин.
Но Клочков уже не слушал его.
— Если только ты своим пустомельем разбудишь командира, я тебе такой наряд дам вне очереди, что до конца пути с дежурства не слезешь! — пригрозил он Ханыге.
Ханыга взглянул на командира и быстро отполз в сторону. На угрозы сержанта он давно уже перестал обращать внимание, но беспокоить Барбашова ему не хотелось, хотя разбудить его он не мог. Старший политрук не спал.
Оказалось, что между полем и лесом с двух сторон протянулась деревня. Ветер то и дело доносил оттуда запах дыма, лай собак и крики грачей. Барбашов невольно прислушивался к ним, и сон не шел. Солнце уже высоко забралось над голубой кровлей. Воздух нагрелся, пропитался густым ароматом зреющей ржи и при каждом, даже слабом, колебании приятно обдувал лицо.
— А урожай в этом году богатый будет, — тяжело вздохнув, проговорил Косматых. — Рожь вымахала коню по холку, а вся прахом пойдет. Ведь тут что ж, верных центнеров пятнадцать — двадцать на каждый гектар уродится.
— Да, уж не упустит немец такого добра, — согласился с ним Клочков.
— А чье теперь будет это поле? — спросил Косматых.
— Бис его знает, — откровенно признался Ханыга.
— Ну все же?
— Понаедут разные паны, колонисты. Найдутся хозяева. До нашей земли всегда охотники были.
На минуту под кустом снова стало тихо. Потом медленно заговорил Ханыга:
— Фашистам с Советской властью не терпится рассчитаться. Чтоб опять по-старому все пошло. Вот что им надо.
— Ну этого они вряд ли добьются, — уверенно возразил Чиночкин.
— Я думаю, товарищи, отправить сегодня ночью кого-нибудь в деревню, — неожиданно сказал Барбашов. — Надо в конце концов выяснить обстановку да заодно, если удастся, раздобыть харчей.
— А если в селе немцы? — спросил Барбашова Чиночкин.
— Это не имеет значения. Будем действовать скрытно, — ответил Барбашов. — Помните, товарищи: с нами Знамя. Оно дороже жизни. Рисковать им никому не дано права.
— Я так полагаю, товарищ старший политрук: вы мне разрешите выполнить эту задачу, — попросил Клочков.
— Нет, Федор Васильевич, — отказал Барбашов. — Я уже решил послать в село Степана Ханыгу. Пусть идет вместе с Косматых.
Клочков никак не ожидал такого ответа, но спорить не стал. На некоторое время во ржи наступила тишина. Все лежали, думая каждый о своем. Потом Клочков подполз к Ханыге, не торопясь отстегнул от пояса гранату и, протянув ему, коротко сказал:
— На. Авось пригодится.
…Село уснуло, не зажигая огней. Только в окнах двух-трех хат тускло желтели огоньки лампад. Где-то последний раз брякнули ведра, скрипнула калитка, сердито лязгнул засов, и все стихло, будто вымерло. Даже собаки перестали брехать.
Ханыга толкнул пулеметчика в плечо и медленно пополз к плетню. Ночь выдалась темная, глухая, с непременным намерением разразиться затяжным ливнем. Но Ханыга все-таки ухитрился разглядеть для себя лазейку в плетне и скоро очутился в огороде, сбоку небольшой, по окна вросшей в землю хатенки. Косматых, по уговору, остался ждать его у околицы. Двоим в огороде делать было нечего, да и за проулком не мешало установить наблюдение. Хатенку выбрали не случайно. Ни возле нее, ни по соседству не было слышно собак. А это намного облегчало задачу.
Подобравшись к окну, Ханыга долго прислушивался. За окном бойко тикали ходики и кто-то тяжело кашлял. Ханыга осторожно постучал в стекло. Кашель сразу прекратился. Ханыга постучал еще раз. Послышались шаги.
— Кого надо? — сиплым стариковским голосом спросили из темноты.
— Свой я. Русский я, батя, открой! — горячо зашептал Ханыга.
— Не велено по ночам пущать! — неожиданно раздался женский голос. — Иди, милый, дальше!
— Откройте, люди добрые, христом-богом молю.
Неизвестно, что больше подействовало на хозяев — то ли вкрадчивый голос ночного гостя, то ли упоминание о боге, только окно открылось. К Ханыге склонилась невысокая фигура. Это был старик.
— Кто же ты такой будешь? — снова, уже намного дружелюбней, спросил он.
«Была не была», — решил Ханыга и, подтянувшись к самому уху старика, прошептал:
— Красноармеец я, батя. Немцы есть в селе?
Старик надсадно охнул:
— Через три дома стоят! Полезай скорей в хату. Как только ты на них не налетел? — запричитал он.
Ханыга, ощупав на всякий случай гранату, вьюном скользнул в кислое тепло и разлегся на полу. Старик проворно захлопнул окошко, задернул занавеску и уселся на лавку. Некоторое время в хатенке никто не шевелился. Все трое, затаив дыхание, прислушивались к тому, что делалось на улице. Но за окном по-прежнему было тихо. Ханыга приподнялся с пола и сел.
— А к вам-то не придут немцы? — спросил он перво-наперво.
— Не придут, — спокойно ответил старик. — Ежели тебя не заметили.
— Это почему же? — не понял Ханыга.
— Нечего им тут делать, — так же спокойно объяснил старик. — Немцу сало на закуску нужно. А в этой хате сало только с тараканов топить можно.
— Ясненько, — сочувственно протянул Ханыга. — Сала нет — это плохо. Так, может, корочка хлеба самая завалящая найдется?
Наступила пауза.
— Дай, отец, хоть корочку пожевать. Какой день во рту маковой росинки не было, — взмолился Ханыга.
— Вот я так и знала, чего ему надо, — неожиданно закудахтала старуха. — А ведь не за хлебом просился?!
— Так ведь голодный я, мать! — невозмутимо продолжал Ханыга.
— А мне-то што! — отрезала старуха. — Колхозу хлеб давай! Немцам хлеб давай! А нам-то не больно кто его дает.
— Накорми его, Дарья, — сказал старик.
— И не подумаю, — заупрямилась старуха. — На кого нас бросили? Земли нет. Скотины нет. Чем жить будем?
— Он в этом не виноват. Сказано, накормить его надо, — сурово повторил старик и закашлялся.
— Он не он, все они одним миром мазаны. Убегли, и всё тут. А нам теперь подыхать, — заворчала старуха и слезла с койки.
Ханыга слышал, как она, ступая по полу босыми ногами, пошла за перегородку, долго шарила там в потемках, что-то искала, чем-то гремела. Потом вернулась в горницу и подала Ханыге ломоть хлеба пальца в три толщиной, отрезанный поперек всего каравая, и большую железную кружку, доверху наполненную молоком.
Ханыга, не говоря ни слова, набросился на еду.
— Перекрестился бы, — посоветовала
