Венеция – это рыба. Новый путеводитель - Тициано Скарпа
Ты идешь по городу. Снова закрой глаза и во второй раз представь Венецию, разрушенную до основания. На сей раз остались только тени домов, но без самих домов. Нет даже стен, но игра света и тени еще сохранилась: диагональные лучи, как крыши света над покатыми тенями; коридоры более темного воздуха в калле; светящиеся лужи кампо. Пройдись по этому призрачному городу светотени, по улицам сгустившихся вязких теней, по площадям взорванного, рассеянного света. В этом городе придумали венецианские жалюзи с поворотными горизонтальными створками, рассекающими солнечные лучи. Окна домов расположены преувеличенно близко к краям, они изо всех сил выпирают над угловым выступом зданий, чтобы вобрать в себя как можно больше света, тут же отразить его на прилегающую стену и рикошетом переправить в комнату.
На потолке твоей комнаты ты видишь светящиеся прямоугольники. Они налезают друг на друга, мечутся из стороны в сторону, как будто свет хочет их напечатать, но не может зафиксировать один на другом. Ты выглядываешь в окно и понимаешь, что это солнечные блики. Они отражаются от канала и проходят через твое окно, которое выкраивает из них квадратные многоугольники.
Тогда ты выходишь на улицу и видишь другие блики, разбрызганные каналами по фасадам домов. Ты наблюдаешь, что происходит со светом на воде. Днем шов между водой и стенами вдоль берегов обозначается светящейся линией. Свет сгущается на малой кривизне, получаемой за счет поверхностного натяжения молекул воды. В результате возникают две светящиеся нити, с одной и другой стороны, на параллельных краях каждого рио. Якопо Тинторетто отделил их оттуда и намотал в клубок света, словно оптические волокна или вольфрамовые нити ламп накаливания. Он использовал их для написания фоновых фигур. В Скуола Гранде ди Сан-Рокко верующие на берегу реки Иордан, где Иоанн крестит Иисуса, нацарапаны кистью света, впутаны в это сияющее сплетение. Если бы Тинторетто жил сегодня, он был бы цифровым художником, использовал бы экраны с подсветкой.
Ты стоишь сбоку от моста весной или летом. Солнечные лучи падают на канал и отражаются на штукатурке свода. Если вода довольно спокойная, то, стоя под мостовой аркой, ты видишь отражение световой решетки, похожей на проволочное заграждение, но измотанной непрерывным покачиванием. Вершины четырехугольников и ромбов сплетаются в узелки точечных искр, настенных светлячков. Площадь многоугольников возрастает и убавляется, она словно пульсирует или дышит, расширяется и сжимается. Хотя он не перестает двигаться, контур остается неизменным. Значит, вода хаотична только с виду. Она сохраняет форму, будучи при этом неспокойной, динамичной, ни разу не останавливаясь. Но вот появляется катер, он проходит под мостом. На мгновение фон исчезает. С одной стороны арки вдоль изогнутого экрана раcкатывается светящийся рулон, застилая прочие изображения: это отражается первая кильватерная волна. Все распадается в световодном катаклизме. Решетчатая конструкция сменяется глянцевой кашицей. Пятна яркого света сгущаются и растворяются, переливаясь с разной силой то прерывистыми, то полновесными вспышками, подергиваясь нежной рассветной поволокой. Тем временем виновник этого распада проплывает мимо. Лодочник уже далеко, он как киномеханик, который не может посмотреть фильм. Лишь ты остаешься на месте и ждешь, когда вода успокоится. Постепенно пятна рассеянного света вновь сгущаются, становятся рельефными, образуют разметку, вытягиваются в полосы. Снова появляется решетка волокон, уже несколько иная, чем прежде; проскакивают новые искры. Свет очерчивается, позволяет себя определить, пока сам себя прорисовывает. Поверхность канала обрела другую форму. Теперь мелкое волнение движется в противоположных направлениях. Блики от гребней этой зыби перекрывают друг друга внахлестку, но не деформируются, как будто текут по двум разным уровням воды. Отраженный свет под мостами показывает, как сделана вода, – это ее подвижный рентгеновский снимок, ее фотографление.
Сетчатое свечение, которое проецирует вода, отражая солнечные лучи под арками мостов, и есть то, ради чего была построена Венеция.
Если ты живешь на нижних этажах с видом на канал, то ночью смотришь на потолок своей комнаты, возле окна. Транспортные лодки и гондолы ушли спать, вода тиха. Свет уличного фонаря – более скромный печатник, чем солнце, но и более прилежный, его оттиски профессионально безупречны. На твоем потолке воспроизводится с высоким разрешением рябь на воде. Свет отпечатывает и плавающие крошки, мельчайшие былинки, усеявшие водную кожу ямочками и морщинками. Ты понимаешь, что при ее кажущейся неподвижности, вода никогда не стоит на месте. Отражение на потолке перетекает с края на край внутри прямоугольника света; пусть медленно, но перетекает. Это движется прилив. Луна делает свое дело, мобилизуя лагуну. Ты снова смотришь в окно и понимаешь, что ошиблась: это не фонарь, а именно луна, белоснежная и круглая. Она принимает солнечные лучи, отражает их в канале и отбрасывает на потолок твоей комнаты, придавая смысл солнечной системе.
В течение дня ты спрашиваешь себя, какого цвета Венеция. Каков ее главный, наиболее показательный цвет? Возможно, темно-зеленый тон каналов. Он встречается повсюду. Это цвет не только самовыражается, но и работает, преобразует свое окружение. Он принимает цвета домов и мостов и, отражая их, растворяет внутри себя; поглощает темь илистого дна, отображает небо и дворцы, затемняя их. Это хроматическая гармонизация, предающая городским оттенкам более темные тона. Это подражательный цвет, воспроизводящий окраску оконных ставней. А может, венецианцы сами решили покрасить их в зеленый цвет каналов, так же как греки окрашивают свои ставни в цвет насыщенного голубого неба.
В 1968 году аргентинский художник Николас Гарсия Урибуру вылил в Большой канал ведро флуоресцеина – красителя, действующего даже в сильно разбавленном виде: вода приобрела сочный желто-зеленый, радиоактивно-цитрусовый цвет.
Прочитай названия калле, мостов и кампо, выведенные на стенах черными буквами в белых прямоугольниках по слою мальты. Они называются ниссиоэти (или нициолети[94], от слова lenzuolini[95] – «простынки»). Время от времени муниципальные рабочие поновляют их краской и кистью.
Случается, что одно и то же кампо получает два разных названия на расстоянии нескольких десятков метров: Санта-Маргерита и Санта-Маргарита. Святые Иоанн и Павел представлены в образе сиамского святого Сан-Дзаниполо, этакого Сан-Джампаоло. Дело тут не в пробелах филологической подготовки маляров. В XX веке существовали муниципальные комиссии во главе с местными поэтами, которые уповали вернуться к предполагаемой традиции. И, как это бывает в таких случаях, отчасти переиначили ее.
Самым изобретательным является ниссиоэто «campo San Zandegolà», что означает «Св. Иоанн Обезглавленный». Но написано
