Шлиман - Моисей Ликманович Мейерович
Каждый день приносил открытия. В одном из домов были найдены гигантские глиняные сосуды – «пифосы». Любой из них легко мог вместить нескольких людей, стоящих во весь рост. Эти пифосы, вероятно, были хранилищами для зерна, масла, вина. Шлиман высказал предположение, что здесь находился дом виноторговца.
Еще поразительней были находки, начавшиеся с середины марта в южной траншее. На тридцатифутовой глубине в «горелом» слое открылась наклонная дорога, выложенная гладкими каменными плитами. На ней еще сохранились колеи, выбитые колесами. Если дорога, значит, она куда-то ведет! Шлиман бросил сюда сотню рабочих и принялся в бешеном темпе откапывать ее. Вскоре дорога привела к мощным, двойным воротам. Ворота были в стене, рядом с Большой башней.
Неудержимое шлиманское воображение тотчас назвало эти ворота Скейскими – главными воротами Илиона, через которые троянцы выходили на поле сражения. Поблизости от ворот нашлись и руины обширного дома, в котором Шлиман без колебаний признал «дворец Приама». Но, чтобы откопать весь «дворец», пришлось бы снести другое здание, много веков спустя построенное над ним и над мощеной дорогой. И здесь Шлиман показал, что недаром он стал серьезно учиться археологии. Он запретил разрушать более позднее здание, поняв, что оно будет необходимо для дальнейшего изучения Трои, для проверки ранее добытых результатов.
Год тому назад он спокойно снес бы эти стены.
Началась весна. Гнилая малярийная троадская весна с морозными ночами и жаркими днями. Оттаявшие болота зацвели, миллионы лягушек с вечера поднимали дикий крик, и Шлиман по ночам не мог заснуть. Он ворочался в постели, проклинал все на свете и старался уверить себя, что лягушки – причина его дурного настроения.
Но прилетели аисты, лягушки немного утихли, а настроение не улучшалось.
Все-таки нужно было найти нечто гораздо более солидное, чем ворота. Нужно было разрушить заговор молчания, который ученые филистеры (Филистер – самодовольный обыватель, мещанин) устроили вокруг Трои. Нужно было доказать им, что Генрих Шлиман не бросает слова на ветер.
Особенно оскорбительно было поведение профессора Курциуса. Этот ученый, историк и археолог, был в чести потому, что сумел сблизиться с придворными германскими кругами. Летом 1872 года Курциус со своими учениками совершил экскурсию по Троаде. Шлиман в это время был уже в Афинах. В брошюре, описывающей экскурсию, Курциус удостоил Шлимана следующими пренебрежительными словами: «Мужик из Хыблака повел нас на Гиссарлык, где раньше с большим усердием копал Шлиман». И больше ни слова.
Как ослеплен должен быть человек, которого даже величественные стены раскопанной Трои не сумели заставить отказаться от предвзятого предубеждения к «самозванцу».
«Профессиональных специалистов» нужно было ошеломить чем-нибудь потрясающим.
А потрясающего по-прежнему не было.
Шлиман решил уточнить топографию Трои. Холм Гиссарлык был слишком мал для большого города с многотысячным населением. Шлиман считал его Пергамом. Самый город, очевидно, лежал в долине, под холмом. Открытие этого нижнего города должно было внести полную ясность в вопрос.
В мае, когда немного обсохла земля, в разных местах долины стали рыть глубокие колодцы, доходившие до материка. Разведка принесла действительно неожиданные результаты: много глиняных черепков, остатков строений и могил, но ни малейших следов доисторических поселений! Все находки в долине были не старше «эллинской» эпохи. Шлиман должен был признать, что ошибался: вся Троя Гомера, очевидно, умещалась на плато Гиссарлыка, и пышный город, воспетый великим слепцом, приходилось признать порождением поэтического вымысла, принявшего поистине «гомерический» размах!
С тем большим рвением Шлиман продолжал раскапывать Гиссарлык. Он возобновил поиски на севере и северо-западе, нашел продолжение ранее открытой доисторической стены, проломил несколько поздних стен. Заступы изо дня в день обнажали развалины, камни, стены без надписей. Все трудней становилось разбираться во всей этой путанице наслоений, в лабиринте обрушенных временем построек. И вот утомление стало охватывать искателя. Он был болен. Уже не помогал хинин. Друзья и недруги присылали ему вырезки из газет, в которых ученые-специалисты и просто журнальные писаки издевались над его «гомеровской» страстью. Турецкая администрация продолжала придираться ко всякому поводу.
В мае умер отец Софьи. Она уехала в Афины на похороны. Шлиман остался один и почувствовал себя совсем покинутым.
В это время он писал своему издателю:
«Тяготы и лишения превосходят мои силы. Я решил продолжать раскопки до 1 июня, а потом навсегда их прекратить. Теперь я буду копать только в Греции и начну с Микен».
Но оторваться от Трои было не так легко. Шлиман все оттягивал намеченное прекращение работ. Из Афин вернулась Софья. Приободрившись, Шлиман решил продлить раскопки до 15 июня. Он все еще не мог отказаться от надежды.
За день до объявленного прекращения раскопок, 14 июня 1873 года, Шлиман спустился в раскоп, как всегда, в 6 часов утра. Несколько рабочих расчищали стену в западной части холма; в том месте, где сливались три траншеи: северная, западная и южная. Под фундаментом одной из древних стен что-то блеснуло. Рабочий ковырнул лопатой разок-другой, и из-под твердого слежавшегося веками строительного мусора показалась какая-то позеленевшая от времени медная вещь.
– Стой! – закричал Шлиман.
Удивленно взглянув на хозяина, рабочий опустил заступ.
– Стой, – повторил Шлиман уже совершенно спокойно. – Пора завтракать. Это потом откопаем.
И попросил Софью объявить перерыв на завтрак. Было семь часов утра. Обычно перерыв начинался в одиннадцать. Но Софья, ни о чем не спрашивая, собрала рабочих и объявила пайдос (Пайдос – перерыв, или, точнее, «шабаш» (греч.)).
Через минуту, посовещавшись с мужем, она объявила всем, что рабочие сегодня могут идти домой. Дневной заработок за ними сохраняется. Сегодня эфенди (Эффенди – господин (турецк.)) именинник.
Рабочие ушли. Тогда Шлиман, вооружившись большим ножом, принялся выковыривать из-под стены таинственный предмет.
Камни ветхой стены, подкопанные снизу, грозили в любую минуту обрушиться. Почва была тверда и не поддавалась крепкому лезвию. Но Шлиман не отступил. До самого вечера, рискуя жизнью, он работал своим ножом.
Несколько раз Софья поднималась из раскопа к жилому дому, унося что-то тяжелое под большой красной турецкой шалью.
Солнце садилось, когда Шлиман и Софья, закончив работу, заперлись в своем домике. Лучи заката червонным золотом заливали комнату. А на столе, как сгусток вечернего солнца, сверкала груда металла.
Груда темного червонного золота.
Достойная награда за три года лишений и безостановочного труда. Вот оно наконец, доказательство, – несомненное и решающее доказательство, которого Шлиман так долго искал!
Сокровище троянского царя Приама – ибо кому же иному могло оно принадлежать? – лежало перед Генрихом и Софьей Шлиман на простом дощатом столе.
Они сосчитали, взвесили и
