Воспоминания - Ксения Эрнестовна Левашова-Стюнкель
Пребывание свое в институте я всегда вспоминаю очень тепло, это был мой второй дом; хотя близка я была с Соболевой, но многие меня интересовали, были умны, начитанны. Я особенно сошлась с Гильберт, и моя дружба с ней продолжалась лет пять; после окончания института письма ее были чрезвычайно насыщенны и требовали таких же ответов.
Огромное удовольствие доставляли уроки географии, особенно когда они происходили в физическом кабинете при свете волшебного фонаря, он уносил нас и на берег Африки, и в пустыни, и на север, и на юг Австралии.
Алфимов увлекательно рассказывал о своих путешествиях. Бывал ли он действительно в тех краях, по которым мы за ним следовали, неизвестно. Но каждый раз звонок являлся неприятным напоминанием, что всё — приехали!
А директор Зенченко — худой, подвижный, с рыжеватыми волосами — зажигал класс, слышно, как муха пролетит. Он звал всегда вперед, вперед, к работе, к знаниям, к цели и говорил: «Всегда приятнее стремиться к достижениям, чем достичь их». Слушаешь его, целиком соглашаешься, все это и близко, и дорого, что он говорит, и просидел бы с ним не час, не два, а больше.
Также и русский язык большинство у нас ждало и радовалось этим часам: «А что сегодня будет? Что мы сегодня узнаем?» И сколько интересных книг рекомендовал он читать, а иногда даже принесет сам в класс, так же как и стоящие сочинения из других учебных заведений, где он преподавал. Жураковский был влюблен в свой предмет и сумел нас заразить. Лучшие письменные работы читались в классе, обсуждались, весь класс принимал участие, темы иногда были общие, а то и на выбор, и отвлеченные давались, по ним были видны начитанность автора и его направление.
За восемь лет институтской жизни мы переменили трех классных дам-француженок, они были молоденькие и все выходили замуж. А немецкий день был неизменен — Антонина Федоровна Кноблох как приняла наш класс, так и довела нас до окончания. Это была женщина невысокого роста, коренастая, с круглим открытым лицом, с голубыми в синеву глазами, всегда в платье одного покроя, то есть в темно-синем костюме с воротничком и манжетами, очень требовательная, строгая. Мы ее побаивались, но любили и уважали, а за глаза называли «Антошкой». Она всех нас прекрасно знала и знала наши домашние условия (у приходящих), живущие на пансионе ей были особенно близки. Если у кого дома что не в порядке, Антонина Федоровна все-гда первый советчик и помощник. Ее громкий голос был слышен на весь коридор. Она не выносила лжи и лени, и меня она натаскивала по немецкой грамматике, чтобы я не отставала. А характер у нее был отходчивый: расшумится — и все быстро пройдет.
Наш опекун Кукин был богатый купец-меценат. Он ничего не производил, ничем не торговал. Он при жизни расходовал свои средства на то, что считал нужным. Детей у него не было, а он их очень любил. Возможно, работая у нас, он этим добивался дворянства, как это зачастую практиковалось в ведомственных учреждениях. У нас Кукин создал прекрасную библиотеку, которой мы пользовались. Затем, согласно с Министерством народного просвещения, он ввел «четверги» — дни, когда у нас были только практические занятия по кулинарии, кройке и шитью, бухгалтерии. Делали шляпы, цветы. Эти дни Актовый зал бывал превращен в мастерские, поперек всего зала стояли длинные столы, кругом стулья. На одном кроилось и мерилось, на другом стучали машинки — это в одном конце, а в другом углу за такими же длинными столами сидели девочки и делали цветы из материала: получались совсем как живые, для каждого цветка лепестки были специальные — деревянные формочки, ложечки — целый ряд инструментов надо было иметь, чтобы овладеть этим искусством.
Мне очень нравилось плести соломенные шляпы, и прехорошенькая шляпа обходилась в двадцать пять копеек. Я ее с удовольствием носила все лето.
Во время большой перемены те, кто по каким-либо причинам не гулял, занимался чем хочет. Одни пели, играли на рояле, другие вышивали. В то время была мода на мордовские костюмы, они были очень красивы: состояли из красных и синих полос, вышитых одинаковой ширины разными орнаментами, и сшивались прошивками, такой был лиф и такой же фартук, получалось очень нарядно, красиво и дешево, притом сделано своими руками. (Когда мне было лет двенадцать, у нас увлекались деланием абажуров, и я подарила маме в столовую абажур, чем привела в восторг родителей, и он весь год красовался, восхищая знакомых.)
А внизу у нас была кухня, где любительницы кулинарии готовили самостоятельно обед и пироги и все, что им полагалось по программе. На них были большие, широкие фартуки и белые косынки.
«Четверги» были только у нас, в других учебных заведениях их не было.
XIV. Моя душевная жизнь
1899 год. Началась Англо-бурская война. Вся передовая интеллигенция была возмущена зверским нападением Англии на мирных жителей Трансвааля. Находились даже защитники, которые шли добровольно воевать за буров.
У нас в столовой висела большая карта военных действий, и папа флажками отмечал передвижение войск каждый день, как только получал газету. Горячее обсуждались все свежие новости. Гадали, кто выйдет победителем.
На всех народных гуляниях обязательной темой на арене цирка была Англо-бурская война, и все симпатии были на стороне буров. Гимназисты, кадеты — вся
