Воспоминания - Ксения Эрнестовна Левашова-Стюнкель
Медленно пошла назад. Вася не спускал с меня глаз и, сидя за столом, писал: «Мне грустно, потому что я тебя люблю, / И знаю: молодость цветущую твою не пощадит молвы коварное гоненье. <…> Мне грустно, потому что весело тебе».
Дядя Тоня говорил: «Вот такого мужа хотел бы я для Ксени!»
Однажды мы были приглашены к Масютиным. Меня стесняла Маня, она мне совсем не по душе, какая-то вся она была из одних придаточных предложений и вечно самодовольно улыбалась. Перед уходом пригласили нас к столу. И вдруг родители Васи открыли бутылку шампанского и чокнулись, чтобы нам породниться. И сразу мне точно подрезали крылья, точно стеснили мои движения, и Вася, который был мне так мил и близок, сделался каким-то как будто навязанным. Я не могла разобраться в своих чувствах, но у меня появилась отчужденность.
По воскресеньям ездили в полковую церковь к обедне. Очень хороший хор звучал в ней. Тоже не без участия дяди Тони. Все на высоком уровне.
Вернувшись домой, веселые, нарядные, мы бегали, играли в горелки, снимали золотой ранет, ели сколько хотели, весь сад был в нашем распоряжении, а ближе к осени яблоки, груши, поспевшие сами, не выдерживая собственной тяжести, падали. Осенью, нагруженные большим количеством фруктов, мы уезжали в Москву. А дядя Тоня вслед за нам шлет еще чудесный сушеный компот. Сливы, начиненные орехами, маковники, матурки всякие, все изготовления повара Липинского, вкуса необыкновенного! Наша Настя приобщалась к его мастерству и закатывала обеды и пироги не хуже Липинского. Мы все прочили ей его в мужья.
Липинский даже зеркало подарил Насте, но брак не состоялся по не зависящим от них обстоятельствам.
Зимой в отпуск приезжал к нам дядя Тоня. Мы очень радовались его приезду. Он повезет нас в театр, возьмет ложу. Поинтересуется, есть ли у Ксени новое платье к вечеру. Купит материал. Вечером он сидит и слушает Ксенины «рассказы» и сочинения, называет меня «маленький Чехов». И мы уже мечтали взять побольше квартиру, чтобы дядя Тоня по выходе в отставку жил с нами. Мечталось: как же хорошо будет жить с дядей Тоней!
На Рождество, на каникулы, приезжал из Киевского корпуса и Вася Масютин. Он привозил какие-нибудь ему полюбившиеся ноты, играл на рояле, рисовал. Вася занимал у меня какое-то прочное место. Мы никогда не переписывались, но я писала, а Вася иллюстрировал. Черная клеенчатая тетрадь, куда я переписывала свои рассказы и читала их дяде Тоне. Теперь мы мечтали, что дядя Тоня скоро выйдет в отставку, мы возьмем квартиру побольше, и как это будет прекрасно! А получилось совсем наоборот.
Дядя Тоня ушел в отставку. Солдаты любили его, они называли его отцом-командиром. Они благословили его образом, где на серебряной доске было выгравировано: «Любимому отцу-командиру от солдат 174 Каменецкого пехотного полка». Дядя Тоня был потрясен и взволнован прощальными проводами, пришел домой, лег и попросил Григория разбудить его утром. Григорий пришел, а будить было уже некого, дяди Тони не стало. Он умер во сне. Мы опять осиротели. Уже не приходили письма с заботами и мыслями о нас. Ни бабушки, ни дяди Тони. Ощущение осиротелости долго не покидало нас.
XII. Первый бал
Много лет подряд к нам из 1-го Кадетского корпуса каждую субботу в отпуск приходил сын папиного товарища Миша Истомин. Это был прекрасный мальчик — честный, правдивый, очень обязательный. Он просил разрешения привести к нам своего товарища-однокашника Володю Кардашевского.
Борины приятели и он сам относился к кадетам немного свысока. Во-первых, они были на два-три года моложе, а в этом возрасте ревниво отмечают разницу лет, да притом в корпусе много времени отнимала шагистика, а в гимназии эти часы заполнялись предметами, тем не менее каждую субботу все собирались у нас на Остоженке. Приходили и мои подруги. Люба Карышева, дочь маминой пианистки, Люба чудесно играла на рояле — впоследствии она уехала в Лейпцигскую консерваторию, и мы ее потеряли. Соболева — с ней мы восемь лет просидели за одной партой. Мы были очень различны и потому интерес-ны друг другу. Соболева считала меня фантазеркой, она была трезва и определенна — любила деревню, Москва ее раздражала, и, окончив курсы зубных врачей, она навсегда уехала в маленький прелестный городишко Рузу и проработала там врачом тридцать лет, совмещая практику с огородом, садом, курами и коровой, и все это содержалось в большом порядке. Лиза — соседка по квартире. С нею первой я познакомилась в Москве, это была худенькая, неприглядная плохонькая девочка, очень умная, начитанная, училась она в одной из лучших частных гимназий Мага и Бес и хорошо владела французским языком. Борины товарищи были Шумовский, Малышев (позднее Петров) и Челищев.
Папа с мамой очень любили молодежь, с удовольствием проводили с нами время, а когда Борис с товарищами стал издавать гимназический журнал, то интерес к ним возрос. Сидя за столом, мы слушали свежие рассказы, очерки, обсуждали их. Разговоры были общие, горячие. Мама наполняла выпитые чашки, горы бутербродов с колбасой, сыром мгновенно уничтожались. Тогда мама вставала из-за стола, подходила к роялю, и начинались танцы. Мы учили друг друга новым, входящим в моду танцам, и нам было очень весело. Мама так прекрасно играла, что невозможно было не плясать, ноги сами ходили. Играя, она любовалась молодостью и радовалась ей. Потом ставились шарады. Разделившись на две группы, разыгрывали их, родители также разгадывали наши постановки. Совершенно не было того, что родилось после революции, когда дети собираются отдельно, взрослые тоже.
Знакомые моих родителей были нам очень интересны, особенно капитан Шмидт, который не раз ходил в кругосветное плавание. Мы с захватывающим вниманием сидели, раскрывши рот, боясь проронить хоть слово, и такой он был веселый.
Когда Шмидт приезжал, у нас был настоящий праздник! Красивый, большой, загорелый, обветренный, с невысокой женой, маминой подругой по гимназии. Дружная, согласная пара. У них было четверо детей.
Вяча — весь в отца — кончал морской корпус, Володя — маленький мальчик, и дочери, вялые и скучные девочки.
Иосиф Павлович Поплавский — папин двоюродный брат. Он бывал у нас проездом из Вильны. Инженер-строитель, он строил Порт-Артур. Какой же он был чудесный музыкант, как великолепно исполнял Шопена!
Во время Японской войны,
