Воспоминания - Ксения Эрнестовна Левашова-Стюнкель
Приходили к нам два брата Челищева, они жили на Остоженке. Как будто они были сыновья очень обеспеченных родителей. Оба способные, талантливые, рисовали неплохо, играли на рояле, импровизировали и внешне были красивые, высокие, стройные. Остроумные, начитанные, оба — прекрасные танцоры!
По соседству с ними жил Борин товарищ по гимназии студент Петров, биолог. Это был очень застенчивый блондин, он легко краснел, конфузился в моем присутствии. Отец Петрова, часовщик, еще долго работал, сидя у окна на Остоженке. Я была уже замужем, а старый Петров все сидел на том же месте. Иногда его сменяла дочь. Много лет спустя, должно быть году в 1938-м, приехал ко мне в Ермолаевский переулок профессор Петров и рассказал, как мое присутствие парализовало его, он стеснялся и не мог говорить, и есть, и ходить. Он все боялся сделать что-то не так и что будет смешон.
Фречинский, медик, товарищ Конрада Эдуардовича, — высокий, лицом чуть похож на Пушкина, играл неплохо на рояле, был очень взрослым студентом или, по крайней мере, казался таким. Брюки носил узкие книзу и на штрипках, чтобы лежали. Он как-то снисходил к нашей компании.
24 января были мои именины, и мы решили устроить «ситцевый бал», чтобы все девочки были в ситцевых платьях или кофточках, чтобы было до предела просто и весело. На мне была белая с красными горошинами батистовая кофточка с гофрированной оборочкой по обе стороны и с запонками на рукавах. Все пришли одетые просто и дешево. В этот день особенно много танцевали, и мама как-то совсем не уставала быть тапером, и так были увязаны рояль, танец и ноги, что никто никогда не смог сравниться с мамой в ее искусстве играть. «Заплясали стол и стены, стулья и диваны! Заплясали в норках мыши, в щелях тараканы!» Боря всегда был дирижером и прекрасно во-дил гран роны и прочие комбинации, запутывая всех в такт музыки. Невозможно было остановиться, фигуры в кадрилях неистощимо усложнялись, вызывали смех и головокружительную энергию движения. Папа приходил на помощь: «Ну, давайте, кончайте», — говорил он. — «Посмотрите, Клавдия Алексеевна ведь совсем устала».
Где-то раз в год приезжал к нам бабушкин родственник, кем он там приходился — не знаю, и как его звали — тоже забыла. Мы прозвали его «Онкель Америка». Он немец, откуда-то из Майнца. У него была куча детей. Чтобы их прокормить, он провел всю жизнь на колесах — представитель каких-то винных фирм, он как коммивояжер колесил из Европы в Америку, во все города подряд, где только можно схватить заказ. В Москву он попадал всегда на Масленицу. Останавливался в большой московской гостинице, ужасался количеству блинов, которое заказывали и поедали русские купцы. Он говорил, что нигде на свете столько не едят, как в России, и нигде на свете нет таких щедрых на угощение людей. По существу Масленица — языческий праздник, который знаменует появление солнца на весеннем небе, по этому случаю и блины круглые. Некоторые люди превращали это дело в спорт: кто больше съест за раз, а кто за неделю. Было принято кататься на тройках и на розвальнях — кому что по карману и по нраву. Ездили ряженые: они заходили в малознакомые дома, пели, плясали, иные оставляли их, потчевали, заводились знакомства. Масленица широкая — три дня ее чествовали.
В Манеже выступали первоклассные артисты. Там, где теперь вход, там был устроен цирк, в котором выступал Дуров со своими свиньями, со своим поездом. По бокам были эстрады, где выступали акробаты, борцы, жонглеры, куплетисты на злобу дня, хоры, балалайки и т. д. Куплеты пелись довольно вольные. Запомнился конец одной песенки:
Слушай, да послушай, ты, честной народ,
Как у нас в деревне народ с голоду мрет!
Все представления начинались после процессии шествия Масленицы. Ее изображала дебелая баба в русском сарафане с огромной вилкой, на которой был большой блин. Она ехала на тройке, а на свиньях и на собаках ехали всякие аллегорические пьяницы и обжоры. Вход в Манеж стоил дешево, но за сидячее место надо было платить отдельно.
Представлений и развлечений хватало на целый день, и если кто пойдет к двенадцати, тот домой приходил поздно вечером. Там была и вещевая лотерея, в которой Настя всегда выигрывала. Об этой лотерее ходила легенда, как солдат выиграл корову! Там продавали всякие сладости, питье и закуски. Манеж был известен еще и тем, что, находясь рядом с университетом, он был удобным местом для полиции, куда она отводила арестованных во время волнений студентов.
Народные гуляния происходили главным образом «На под Девичьем».
Представления и зрелища казались нам, детям, грандиозными и имели большой успех. Во-первых, целый ряд каруселей, из которых одна выделялась своей механизацией. Она крутилась от паровой машины, а все остальные вертелись с помощью рук и мускульной силы. У этой карусели кружились не кони с экипажами, а парусные лодки с развевающимися парусами. Лодки качались, как на волнах. Это было необычайно! Коле разрешалось на ней покататься только после восьми лет. Он ужасно переживал.
Около обыкновенных каруселей стоял стол с высоко подвешенной на высоте трех метров гирей. Кому во время кружения удается захватить ее, тот получал возможность покататься еще раз бесплатно.
Были американские горы, по которым съезжали вагонетки и, имея разгон, преодолевали ряд небольших хребтов, вкатывались на другую гору.
Публика, состоящая в основном из молодежи — фабричных парней, солдат, гимназистов, работниц, визжала от страха и удовольствия. Меня почему-то эти горы в восторг не приводили, а у гимназистов они пользовались огромным успехом.
«Петрушка». Под аккомпанемент шарманки разыгрывались всяческие комические сцены. Петрушка — этот ученый дурак — колотил дубинкой барина, и городового, и солдата, пришедшего, чтобы взять его в рекруты, но погибал от Барбоски, черного лохматого
