Дина Верни: История моей жизни, рассказанная Алену Жоберу - Ален Жобер
Матисс был словоохотлив, говорил без остановки. Боннар был более молчаливым. Все художники разные. Боннар был как Майоль: когда он заканчивал работу, она его переставала интересовать. Он мог восемь лет работать над картиной, но, когда переставал о ней думать, все – ее больше не существовало, он думал о следующей. Матисс хотел сделать со мной «Олимпию». Не «Олимпию» Мане, конечно, – «Олимпию» Матисса. Но все растянулось бы на целую вечность. Я так не могла, и Майоль на это бы не пошел. А Матисс смотрел на вопрос иначе: он хотел, чтобы я провела там несколько месяцев. И я послала телеграмму Майолю, рассказав ему обо всем. Предполагалось, что я проведу месяц с Матиссом и месяц с Боннаром. И Майоль мне ответил, чтобы после месяца с Боннаром я возвращалась. Он боялся, что я застряну там на всю жизнь! «Олимпия» Матисса требовала долгого позирования. Все так и осталось в стадии проекта…
А Боннар написал картину, которая хранится здесь, в музее: «Большое темное ню». Ах, с Боннаром все было по-другому. Он очень большой художник, все еще недостаточно известный. Один из величайших художников ХХ века, но мы это еще не осознали, он не занял еще место, принадлежащее ему по праву. И это был необычайный человек. Все художники просят, чтобы натурщица сохраняла неподвижность, по крайней мере спокойствие. Только не Боннар! Нужно было не сидеть на месте – ходить, делать движения…
(АЖ) Тем не менее на этой картине вы неподвижны, замкнуты, статичны.
(ДВ) Да, я там такая, как вы говорите, но я все время ходила. В общем, Матисс, Майоль, Боннар – эти трое любили друг друга, любили по-настоящему. В душе они были молоды, и это было прекрасно.
(9)
Черные годы
(АЖ) Итак, мы в Баньюльсе в 1942 году…
(ДВ) Я практически ни с кем не разговаривала. Исключение было сделано для одного – ни на кого не похожего – персонажа. Это был виноградарь-поэт, который обрезал лозу в плавках и которого все считали тронутым. Уже поэтому мне захотелось с ним познакомиться. Был он парень с передовыми идеями, прекрасный человек. И мы стали добрыми друзьями. А Майоль, как я вам говорила, каждое воскресенье отправлял меня к Раулю Дюфи в Перпиньян, чтобы способствовать моему художественному образованию. Дюфи – роскошный человек, настоящий бокал с шампанским. С ним постоянно хохочешь. Позировала я для него немного, лишь для нескольких рисунков. Но мы много разговаривали, и я многому научилась.
Итак, Дюфи хотел, чтобы я виделась с другими людьми. «Вы очень молоды, но ни с кем из сверстников не знакомы, – сказал он мне. – А молодежь в Перпиньяне есть. Это беженцы из Парижа, очень приличные люди. Рядом с Ложей есть лавочка, называется „Парижская мода“, там есть барышни, приехавшие как раз из Парижа». Он нашел парижские семьи, познакомил меня с молодыми людьми и девушками, и для меня было счастьем – общаться со сверстниками. Потому что я жила мечтами и воспоминаниями.
Еще Дюфи направил меня к человеку, который был знаком с певцом Жоржем Ульмером. Он был автором множества песенок, модных в 40–50-е годы: «Когда мы поженимся?», «Мари, моя майская любовь», «Я вспоминаю замечательное время, когда по воскресеньям ты надевала белое платье», а также «Пигаль – фонтанчик и станция метро, окруженная бистро». Жорж Ульмер познакомил меня с другими молодыми людьми, у нас образовалась своя группа. Не только сверстников, но и единомышленников, живущих в одном ритме. С тех пор с каким удовольствием я шла обедать к Раулю Дюфи по воскресеньям! Мы, особенно Жорж Ульмер и я, понемножку осваивали каталонский язык, чтобы к нам не относились как к иностранцам, людям низшего сорта. Мы стали самым настоящим кланом, и нам было очень весело!
(АЖ) Но вы же на тот момент уже какое-то время были замужней дамой?
(ДВ) У меня был законный муж, Саша. Он служил в полку французской кавалерии в Сомюре. Мы с ним практически не виделись. И вот однажды он безо всякого предупреждения приезжает в Баньюльс-сюр-Мер повидаться со мной. И поскольку меня там не оказалось, кто-то посоветовал ему послать телеграмму в Перпиньян какому-то моему приятелю. Текст телеграммы был следующим: «Разгневанный генерал ждет на лестнице». Это было так похоже на закодированное сообщение, что, когда я вернулась в Баньюльс, все завертелось сначала: допросы в жандармерии, угрозы…
А потом вдруг я получаю сообщение: «Один человек приедет к вам в Монпелье». Я подумала: опять полицейские, опять неприятности. Но все же туда поехала. Человек заговорил со мной с большим пафосом. Фразы типа: «Вы хотите послужить Франции?» и тому подобное. Я решила, что это провокатор. А на самом деле это был настоящий участник Сопротивления, который позднее погиб в лагере.
Проходит время, я получаю еще одно сообщение: «Приезжайте в Перпиньян в такой-то день, в такое-то время. С вами хочет поговорить человек из Монпелье». Я еду туда скрепя сердце. Встреча была назначена в «Пальмариуме», кафе, где тогда собиралась в основном молодежь – а сейчас одни старики. Мне описали, как будет выглядеть незнакомец. И я снова попала на человека, который говорил мне примерно то же,
