Бухта половины Луны - Евгений Иванов
Допив «Колу», я оставил доллар на столе и вернулся к машине.
Покружив по кампусу местного университета, я выехал из города сквозь зажиточные пригороды на южных окраинах и отправился в сторону побережья.
Берег Бэй-Каунти на западе Флориды славится своими пляжами – белоснежными, словно засыпанными сахарным песком.
Вдоль берегов тянутся труднопроходимые кустарники кладиума. У этой осоки, прозванной «травой-пилой», невероятно острый край листа. Он запросто ранит мягкие ткани животных и режет в кровь кожу человека.
На берегу одного из притоков болотистой Апалачиколы, впадающей в залив недалеко от Панама-Сити, я чуть не наступил на жуткой формы мёртвое существо. Под тёмно-зелёным панцирем скукожилось десять мохнатых клешней. Всё венчал острый меч-хвост. Существо оказалось хелицеровым мечехвостом. Его жрали черви. Чужой! Они уже прилетели? Что-то навроде подобного существа прилепилось на лицо бедняги астронавта в известном фильме.
Я промыл его тушку и положил чудовище на торпеду под лобовое стекло. Оно долго воняло, просыхая под тропическим солнцем. Я готов был терпеть ради науки. Мною двигал биологический интерес. Засушить и изучить тварь! Я надеялся, эта штука не оживёт ночью и не вцепится мне в физиономию.
Ах, Панама-городок! Добравшись до берега, я нырнул в тёплые воды. Запрокинув голову, я смотрел в небо, болтаясь на волнах. Красотища!
Что, чёрт возьми, я делаю не так?
Зачем живу в грязном суетливом муравейнике, над которым девять месяцев царит зима. Почему не живу средь пальм и белых пляжей? Не гуляю перед обедом по песчаному берегу. Не сижу на закате с бокалом рислинга в кафе возле пирса. И прекрасная мулатка не для меня по вечерам поёт нежный соул.
«Не бойтесь совершенства. Вы его не достигните!» – говорил Сальвадор Дали.
Воистину, идеальный мир не существует! На краю курортного городка над многочисленными трубами клубился белый пар химического предприятия.
Бумажная фабрика стоит прямо на карьерах с белым песочком, который удачно используется в производстве. В огромных чанах здесь варят щепу, а когда ветер дует с залива, жители близлежащих поселений угорают от невероятно вонючего запаха целлюлозного производства. В отходные открытые резервуары, источая сероводородные испарения, стекается бурая пена.
Я вернулся в машину и отправился на поиски подъездов к фабрике. Пересёк железнодорожные пути, пропустив длинный состав с древесиной, въезжающий на территорию завода, и подрулил к проходной, за которой виднелись громады металлических труб и резервуаров.
Как только я нацелил телескопический объектив на громадные конструкции, из будки вышел охранник: «Здесь химическое предприятие. Съёмка объектов запрещена! Распоряжение из-за угрозы терроризма».
Он пообещал вызвать полицию, и он бы это сделал, так что мне пришлось проехать вдоль забора и, заглушив мотор, спрятаться под ветвями деревьев. Я снова достал фотоаппарат, стараясь выглядеть обычно, чтобы не привлекать внимание снайперов, и сделал пару снимков.
Совсем недавно поблизости в водах Мексиканского залива после аварии на буровой установке три месяца из донной скважины сифонила нефтяная струя, отравляя всё вокруг. Был введён запрет на рыбную ловлю. На берег выбрасывало рыб и птиц, полностью покрытых слоем нефти.
У дощатого пирса в центре города ржавый рыболовный сейнер сушил сети.
На палубе покрытые с головы до ног чешуёй два старика сидели и сортировали улов, бросая в одни вёдра креветок, а в другие мелкую рыбёшку. Над ними, нервно покрикивая, кружила стая чаек. Пеликаны, суетливо толкаясь в воде, окружили лодку со всех сторон.
Один из старичков время от времени вставал и проходился по палубе шваброй без тряпки на голой палке. Собирая палкой требуху и мелочь в одну кучу, он скидывал всё это в воду сквозь отверстие в палубе. Пеликаны, разевая мешки, накидывались на халявные лакомства, создавая жуткую давку. Стоял страшный гомон. Пока старик орудовал шваброй, чайки налетали и воровали всё, что успевали схватить. Из-под брезента, под которым ожидала сортировки следующая порция улова, осторожно бочком выползали крабы и бросались за борт. Всюду кипела и боролась за существование жизнь.
На причале большой чёрный мужик в намокшем комбинезоне, покрытом слоем чешуи, принимал с борта вёдра, ставил их на тележку и отвозил под навес. Там он высыпал содержимое вёдер в огромный чан, из которого креветки порциями валились в большой ковш, прикреплённый к весам. Взвесив, он наклонял ковш и рассыпал креветок по ящикам. Загребая лопатой, он засыпал в ящики лёд и складировал их возле стены. Водила, подхватив, кидал ящики в открытый фургон и развозил по магазинам и кафе. Отпробовать креветки, приготовленные пятьюдесятью способами, можно было прямо здесь в кафе на пирсе. Подкрепившись наскоро дарами моря, я вырулил на шоссе, пролегающее вдоль залива, и отправился в сторону Пенсаколы.
Дорога по небольшим мосткам перепрыгнула на длинный барьерный остров.
Песчаные острова тянутся вдоль берега на много миль и составляют довольно протяжённые цепочки.
Я медленно катил по островку Санта-Роза. Слева в солнечных бликах блестел залив. Справа тянулись домишки и небольшие магазинчики. Во всём чувствовалось спокойное курортное умиротворение. Люди с полотенцами перебегали дорогу в сторону пляжей. В открытых кафе на набережных сидели компании. Старичок с голым торсом бежал вдоль берега, за ним трусил рыжий пёс. Под брезентовыми навесами стояли ряды скутеров. Ветер полоскал пёстрые флаги у сёрф-магазинов.
Через пару миль в пустынном местечке на берегу вырос доисторический деревянный бар. Над входом громоздилась потемневшая резная надпись: «Старый попугай». С веранды на втором этаже к пляжу спускалась скрипучая лестница. Внутри бойкий официантик разносил лобстеров и креветок. На стенах висели черно-белые фотографии побережья и этого бара: пятьдесят, сто лет назад. Столы, стулья, ставни на окнах, двери – всё было старое, исконное, не тронутое никаким современным ремонтом. Бар сохранял своё девственное естество, был таким же, как при открытии.
Я вышел под навес на веранду и сел в ободранное деревянное кресло. По креслу стояло слева и справа.
В кресле слева от меня скуластый бородач в жилетке на голое тело, закинув ноги на скамейку, пригубил пиво и, смахнув с губ пену, поставил кружку на низкий стол. У кресла, положив голову меж лап, лежал мордой на досках вислоухий сеттер. Рыжие уши ниспадали на дубовый настил.
Справа в кресле, поджав ноги и укрывшись пледом, с молочным коктейлем в руке, читала книжку миловидная брюнетка. Белая кошка пришла на веранду и, сев поодаль, стала смотреть на берег. Сеттер встревожено приподнял бровь и повёл ухом.
На берегу, на пустом пляже, прижавшись плечами, сидела одинокая парочка.
На юго-востоке стали собираться грозовые тучи. Небо над водой потемнело.
Ветер стал вздымать песчаные вихри у подножья горбатых дюн. По склону дюн на частоколах заграждающих укреплений трепыхались длинные усы осоки. Полоскалась на ветру забытая кем-то косынка.
Мне принесли суп с креветками и сухарями. Сверкнуло. Раздался первый удар грома. Тёмные дождевые полосы сверху донизу опутали рваные солнечные просветы на горизонте. Водная пелена стеной пошла в нашу сторону.
Бородач сделал глоток.
– Сейчас сыпанёт! – заключил он, оглядывая небо.
Из-под туч крепко дунуло. Резким порывом захлопнуло ставни на окнах. Кошка нырнула к брюнетке под кресло и, сложив лапы под пушистой грудкой, сонно сощурилась. Парочка у воды легла на песок и, укутавшись чёрным полотенцем, принялась целоваться.
Снова полыхнуло, раздался протяжный грохот.
– Милое зрелище, – кивнул бородач на парочку, приглашая разделить его философское настроение. – Адам и Ева в райском саду под гневом небес.
Он помолчал.
– Не стоило Адаму есть это яблоко… Господь должен был Еву одну выгнать из рая! – обратился он к нам. – Зачем она, вообще, сорвала то, что брать было нельзя?
