Любовь Виноградова - Защищая Родину. Летчицы Великой Отечественной
Руководители двух других женских полков понимали, как важно быть в воздухе вместе со своими летчицами. Комиссар ночных бомбардировщиков Евдокия Рачкевич считала, что даже комиссар летного полка непременно должен летать. В Энгельсе она нашла время выучиться — конечно, не на летчика, а на штурмана — и, преодолевая постоянно мучавшую ее тошноту, летала так часто, как только ей позволяли. А Раскова, хоть и была штурманом, а не летчиком, решила, что имеет моральное право командовать полком Пе–2 только в том случае, если будет сама летать на «пешке». Самолет Пе–2 был капризен и сложен в управлении, налет у нее — совсем небольшой, но Раскова была бесстрашна, талантлива и упорна. Она училась вместе со всеми остальными (имевшими налет в десятки раз больше, чем у нее) и в первом самостоятельном вылете показала, что училась на совесть. Как только ее самолет набрал высоту, из одного мотора начала выбиваться белая струя дыма: мотор отказал. Летчицы смотрели на нее с земли в страшном волнении. Маша Долина до хруста сжимала кулаки: как Раскова, летчица с небольшим опытом, сможет выйти из такого положения? «Господи, помоги ей сохранить скорость!» — молилась богу комсомольская активистка Долина, и не она одна.[161]
Словно услышав их, Раскова правильно зашла на посадку и, не теряя направления, легко приземлилась, причем не на фюзеляж, а на колеса, что с неработающим мотором было намного сложнее. Когда Маша с товарищами, не помня себя от радости, добежали до самолета, Раскова, вылезая из кабины, улыбалась им своей спокойной улыбкой. «Маша, закрой рот, птичка влетит», — толкнула Машу Долину подруга. А Маша, глядя на Раскову, вспоминала стихи Николая Тихонова: «Гвозди бы делать из этих людей — крепче бы не было в мире гвоздей».
Как считали девушки-истребители, отношения между Расковой и Казариновой испортились как раз из-за того, что одна была «нелетающим» командиром, а вторая никогда бы себе такого не позволила. Как и они, Раскова могла расценить поведение Казариновой только как трусость, а трусов она не любила. По мнению летчиц 586-го полка, именно в неприемлемом для командира полка поведении Тамары Казариновой крылась причина перевода в ПВО. Они считали, что полк с таким командиром никто не воспринимает всерьез.
С каждым днем усиливаясь, конфликт с командиром полка перерастал в открытый бунт. Подобные ситуации во время войны были не редкостью в частях, воевавших на переднем крае. Например, у разведчиков непопулярных командиров частенько находили убитыми выстрелом в спину. В тыловой летной части такой бунт был совершенно невероятным, небывалым ЧП. Тем не менее, проанализировав ситуацию, ему легко найти объяснение. Лучшие советские летчицы своего времени, которых призвала в боевую авиацию и воодушевляла своим примером героическая Марина Раскова, испытали страшное унижение, получив себе командира, которая даже не освоила самолет, которым был оснащен полк, оставшись вместо фронта в тылу, в то время как намного менее опытные истребители-мужчины отправлялись на передний край. Подчиняться человеку, которого не уважали и считали трусом, для них было невыносимо. «Майорша», как они ее неприязненно звали между собой, старалась прибрать личный состав полка к рукам, запугивая их, но справиться с летчицами не могла. Подогревало страсти и то, что полк ночных бомбардировщиков уже отправился воевать.
Глава 10
Жди меня
В конце мая полк ночных бомбардировщиков сделал прощальный круг над Энгельсским аэродромом. Впереди летела Раскова, которая решила, что сама поведет их на Юго-Западный фронт, а потом вернется к своему полку в Энгельс. Саратовские комсомольцы подарили девушкам на прощание баян, который, сразу попав в крепкие руки Нины Даниловой, потом всю войну поднимал настроение ей и ее товарищам.
Столько об этом мечтали, столько готовились, а красивым, как на картинке, строем долететь до места не вышло. Все было испорчено, когда, увидев советские истребители, прилетевшие их прикрыть, девушки с непривычки перепугались, приняв их за немцев, и смешали строй. Это на долгое время стало поводом для насмешек. Инцидент Расковой не понравился, и она, с характерной для нее склонностью толковать события в желаемую сторону, писала о нем Милице Казариновой следующее: «…Из Сталинграда вылетели под прикрытием “чаек” [истребителей И–153]. Они нас провожали долго, так как Яки в это время играли с “мессерами” за облаками. Пришлось всех тащить бреющим. При этом был встречный ветер и жуткая болтанка. Досталось народу крепко… Перед Морозовской нас снова встретили “чайки” и прикрывали нашу посадку…» Раскова замечала дальше, что «вообще девчат не узнать. Все вдруг стали военными, чего нельзя было сказать о них в Энгельсе…».[162] Она собиралась, проводив ночных бомбардировщиков «до самого места», залететь на день-два в Москву к дочке и матери.
Прощаясь со своими воспитанницами, Раскова сказала трогательную речь, пожелала им получить ордена и стать гвардейцами. Говорила, что они должны доказать, что женщины могут воевать не хуже мужчин, «и тогда в нашей стране женщин тоже будут брать в армию».[163] Воспитанницы, как всегда, впитывали каждое слово. Никто из «ночников» больше Раскову не видел, но для большинства из них она стала эталоном на всю дальнейшую жизнь — и военную, и мирную. И через много лет, превратившись из отчаянных девчонок в военной форме в обычных женщин, они, сталкиваясь с серьезной задачей или испытанием, вспоминали слова Расковой: «Мы все можем», ставшие и их девизом.
Командующий 4-й воздушной армией, красивый сорокалетний генерал Константин Вершинин, принял Раскову и Евдокию Бершанскую приветливо и расспрашивал их о личном составе. Его особенно волновало, умеют ли летчики летать в лучах прожекторов и могут ли производить посадку по сигнальным фонарям без подсвечивания посадочных прожекторов — в этом случае, не видя земли до последнего момента, приходилось постоянно следить за приборами. Садиться по сигнальным фонарям они умели, а летать в ослепляющих лучах прожекторов им еще не приходилось. С этими проклятыми прожекторами, дезориентирующими, делающими маленькие самолетики мишенью для немецких зениток и ночных истребителей, им очень скоро пришлось столкнуться.
Вершинин передал 588-й полк в дивизию полковника Попова, которому полк У–2 был нужен как воздух. Тем не менее Попов совершенно не обрадовался, узнав, что «покупает» женский полк. «В чем мы провинились? Почему нам присылают такое пополнение?»[164] — спрашивал он. Приехав познакомиться с полком, Попов сначала молча и мрачно шагал от одного самолета к другому, а потом с трудом сдержал смех, когда девушка-часовой, чтобы его приветствовать, переложила винтовку из правой руки в левую. При знакомстве с Расковой и Бершанской Попов был «невесел и молчалив». «Ну что же, товарищ полковник, покупаете?» — спросила Раскова в свойственной ей полушутливой манере. «Да, покупаю», — ответил Попов, помолчав. Выбора у него не было.
Дивизия Попова поддерживала советские войска, оборонявшие небольшую часть Украины, еще не оккупированную немцами. Снова, как и в Энгельсе, вокруг бесконечно, насколько хватало глаза, лежали степи, казавшиеся Гале Докутович скучными после дремучих лесов и зеленых полей Белоруссии. Здесь, в Донбассе, около Ворошиловграда, пейзаж состоял из огромных плоских полей, разделенных тонкими полосами высоких тополей или оврагами, мутных «ставков», где разводили рыбу, деревенек с маленькими белыми домиками. Единственными возвышениями рельефа были странной формы холмы, стоящие по одному там и тут, — горы породы, вынутой из шахт. Кончался май, и даже такая непривлекательная местность казалась красивой. В поселке Труд горняка под Краснодоном, который стал первой точкой их фронтового пути, в густой траве цвели ромашки, пели птицы. Девушек разместили в домиках, выдали белоснежное постельное белье. Как-то не верилось, что они уже на фронте. Но линия фронта была всего в тридцати километрах на реке Миус.
После того как немецкие армии групп «Юг» и «Центр» смогли в сентябре 1941 года окружить юго-восточнее Киева основные силы советского Юго-Западного фронта, потерявшего из-за этого убитыми, пропавшими без вести и, главное, взятыми в плен более шестисот тысяч человек, немцы осенью начали наступление на Донецкий угольный бассейн.[165] Донбасс играл очень важную роль в планах Гитлера: до войны он давал шестьдесят процентов советского угля, сорок процентов чугуна и двадцать три — стали. Гитлер считал, что исход войны будет зависеть от овладения этой территорией — между Азовским морем, низовьями Дона и нижним и средним течением Северского Донца. Потеря советской стороной донбасского угля должна была, по его мнению, лишить ее возможности выдержать войну в экономическом отношении.[166]
