Любовь Виноградова - Защищая Родину. Летчицы Великой Отечественной
Пока многократные участницы парадов в Тушине проектировали в Разбойщине деревянный сортир, дела у советской военной авиации, в том числе истребительной, шли далеко не блестяще. Человеку, воспитанному на советской литературе о Великой Отечественной, покажется совершенно невероятным и кощунственным приведенное ниже описание ситуации, сложившейся в воздухе в первой половине войны. Как и советские газеты того времени, все, написанное на эту тему после войны в российских источниках, подчеркивало беззаветную отвагу советских летчиков, их высокое мастерство и стремление бить врага везде и в любой обстановке. Тем не менее в 1941 году и первой половине 1942 года советские истребители сплошь и рядом уклонялись от вступления в бой. Немецкие самолеты были настолько более совершенны, немецкие пилоты настолько лучше обучены, что советским летчикам не верилось, что немцев в принципе можно побеждать. Советские газеты об этом никогда не упоминали, но советская истребительная авиация в первый и второй год войны терпела сокрушительные поражения. Истребителей часто сбивали в первом же вылете, они несли такие потери, что бомбардировщикам и штурмовикам часто приходилось летать без сопровождения. Наземные войска под беспрестанными бомбежками с надеждой смотрели в небо. Но когда «ястребки», как ласково звали истребителей, наконец появлялись, «наземникам» слишком часто случалось с болью в сердце провожать их взглядом, горящих, до земли: в начале войны советские ВВС не могли конкурировать с немецкими ни по техническим характеристикам машин, ни по уровню подготовки летчиков и командиров, ни по количеству самолетов.
Но об этом знали только те, кто сам был на фронте или рядом. Константин Симонов, вернувшись летом 1941 года в Москву из Белоруссии, где на его глазах немцы сожгли за десять минут шесть летевших без сопровождения огромных бомбардировщиков ТБ–3, понял, что не сможет рассказать правду даже самым близким: они были к такому совершенно не готовы. По мнению Симонова, имевшего возможность сравнить ситуацию на фронте с ее освещением в газетах, «наиболее далекие от реальности выводы могли в те дни связываться у читателей газет с материалами, посвященными нашей авиации».[148] Рассказать о том, что он увидел в воздухе над Бобруйским шоссе, Симонов не мог даже матери, сознавая, какой силы душевное потрясение обрушит «на нее, все еще продолжавшую жить довоенными представлениями» о небывалой мощи советской армии. По его мнению, из всех родов войск советской армии авиация в начале войны оказалась в самом трудном положении.
В своих мемуарах бывший командующий ВВС А. А. Новиков прославлял «фантастическую стойкость духа советских летчиков»,[149] однако, по многочисленным свидетельствам немецких летчиков-фронтовиков, «в начале войны советские истребители не представляли угрозы соединениям немецких бомбардировщиков и часто избегали боя с последними».[150] Положение не спасли и намного более современные Яки. Они все равно уступали немецким истребителям по основным характеристикам, но главная беда была даже не в этом, а в летчиках. Тактика ведения боя, которой их обучили, была безнадежно устаревшей. Как правило, в бою с немцами они придерживались оборонительной тактики: последовательно вставали в вираж и летали друг за другом по кругу — так, что хвост каждого самолета оказывался прикрыт летящим сзади. В оборонительном круге «ястребки» были практически неуязвимы, если немцы вели бои в горизонтальной плоскости, но и сами они никак не могли атаковать противника. От круга было мало пользы, когда немцы применяли свой излюбленный вертикальный маневр: набирали высоту и обрушивались на круг сверху. В 1941 году стал модным и широко пропагандировался воздушный таран: если не побеждать умением, так хотя бы обменять свой самолет на более совершенный немецкий — как правило ценой собственной жизни. Жизнь человека стоила мало; совершившие таран — одним из первых Виктор Талалихин — становились героями, как правило, посмертно, но некоторым везло. Пропаганда делала героями тарана даже тех, кто совершал их случайно, столкнувшись с немецким самолетом из-за потери управления. Советская тактика ведения воздушного боя начала изменяться только в 1942 году, причем перемены шли не сверху, от авиационного начальства и теоретиков, а от самих боевых летчиков, которые до многого дошли сами и многое переняли у немцев.
Сознавая, на какой устаревшей технике летают советские летчики, авиационные командиры большие надежды возлагали на новые Яки, но первое время с ними тоже не все шло гладко. В конце февраля или начале марта 1942 года конструктора Яковлева вызвал недовольный им Сталин. Яковлев, всегда пользовавшийся расположением вождя, сейчас был напуган: Сталин спросил: «чем это, каким это лаком покрывают самолеты Як и Ла, из-за чего они так горят?»[151]
Советские газеты отчаянно хватались за каждый успешный боевой эпизод с участием «сталинских соколов» (излюбленное клише тех лет, перешедшее даже в название газеты советских ВВС). Когда в начале марта сорок второго года семь летчиков из 296-го истребительного полка под руководством командира эскадрильи Бориса Еремина одержали блестящую победу над превосходящей по количеству группой немецких самолетов, об этом написали все газеты. Целую полосу этому бою и его участникам посвятила «Правда». И Маша Долина, уже полюбившая свою «пешечку» и полк Марины Расковой, еще раз пожалела, что Николай Баранов не оставил ее у себя в 296-м.
Вот цитата из «Правды», напечатавшей большую статью о Борисе Еремине и его товарищах: «Наши доблестные герои, сделав боевой разворот, бросились на «Мессершмиттов». В воздухе ревут моторы. Трещат пулеметы. Гремят авиапушки. Разворот следует за разворотом. Бой кипит. Ожесточение нарастает. Наши летчики четко и умело наносят сосредоточенные удары. Противник распылен, и один за другим падают на землю 4 вражеских самолета».[152] Бой действительно был успешный. Борис Еремин, один из лишь двух его участников, запомнил его в подробностях, хотя после участвовал в десятках других.[153] Он вспоминал, что в этот боевой вылет, один из первых вылетов его полка на Як–1 (их переучили с И–16), он, двадцатидевятилетний капитан, отправился со своим ведомым, светловолосым крепышом Алексеем Соломатиным, талантливым и смелым летчиком. С ними вылетели еще две пары и штурман полка Запрягаев — всего семь самолетов. Около линии фронта, увидев под собой большую группу немецких бомбардировщиков в сопровождении «мессершмиттов», Еремин, уже облетанный истребитель (он успел повоевать в воздухе над озером Хасан во время пограничного конфликта с Японией и был на фронте с начала войны), набрал высоту, развернул группу в линию и атаковал немцев. Атака была удачная, и они продолжили, разбившись на пары. Сразу сбили четыре самолета. Все происходило в совсем небольшом пространстве. Мелькали самолеты, перед глазами вспыхивали огненные трассы выстрелов, и уже не было твердой уверенности, что ты не стреляешь по своим. Немцы стали отходить: одна группа на север, вторая — на запад. Догоняя их, летчики из группы Еремина сбили еще три самолета. Боеприпасы кончились, нужно было идти домой. Еремин покачал крыльями, собирая группу (рации на Яках стали устанавливать через год, так что сигнал можно было подать только таким способом). Одним из первых пристроился Соломатин, у которого «стала какая-то странная конфигурация самолета». Присмотревшись, Еремин понял, что у Леши больше нет фонаря — прикрывающей летчика сверху выпуклой части кабины: снесло снарядом. Вид у Соломатина, пригнувшегося под выбивающей его из самолета струей воздуха, был «неважнецкий». За самолетом Вани Скотного тянулся белый шлейф дыма: ему пробили радиатор. Но невероятно: за Ереминым пристроились все шесть человек его группы. Все были живы! У них было чувство, на этой войне еще не изведанное: победа! На аэродром нужно было прийти «с победным салютом». После посадки все было так же необычно — люди бежали к ним, шумели, кричали: «Победа! Победа!» Подбежал и начальник штаба, и командир полка Баранов. Что и как? Как все было? Сколько самолетов сбили? А они сами точно не знали, сколько сбили самолетов. В таком бою не станешь следить за самолетами, которые атаковал, не будешь следить за их падением и запоминать место, где они упали. Еремин и его группа считали, что сбили около семи — результат для 1942 года почти невероятный.
Отправили доклад, который привел в восторг начальство, вплоть до самого высшего: Яковлеву позвонил Сталин, сказавший: «Видите! Ваши самолеты показали себя».[154] Командующему ВВС Юго-Западного фронта был дан приказ встретиться с летчиками, выяснить все обстоятельства столь уникального по тем временам победного боя и наградить их. Начались звонки, бесконечные вопросы, потянулись корреспонденты. Дали ордена. Но важнее орденов было то, что теперь они поняли: немцев можно бить. День 9 марта сорок второго года стал для Еремина и его ребят поворотным моментом войны.
