Виктор Астафьев - Нет мне ответа...Эпистолярный дневник 1952-2001
Ах, как он был красив! Какой владел прекрасной поэтической жизнью и внутренней культурой! Небрежность в одежде, некая расхристанность в жизни как бы дополняли его образ, они шли ему, «личили», как говорят в приблатнённом мире. Но всяк, кто пытался подражать ему, был просто грязен, был просто нелеп бездарно. Обаяние это тоже Божий дар, и он даётся индивидуально человеку, но и для руки, тоже индивидуальной, тоже только этому и никакому иному человеку не предназначенной. Пусть спокойно спится Володе в жёсткой уральской земле, которую он любил и пел, справедливо зовясь - певцом Прикамья».
В последний приезд в Пермь я ходил на могилы моих друзей и соратников, с которыми входил в литературу, которых опекал и которые меня опекали. Среди них увидел и могилу Ивана Яковлевича Киреенко, всё пытавшегося меня перевоспитать и направить на правильную дорогу. И кабы только меня, то и горя б было мало: я спереду костист, сзади говнист — не вдруг скушаешь, и породы морозостойкой, сибирской, не вдруг повернёшь на свою дорогу, но сколько ж он «помог» тем, кто разместился подле него в могилах, скольким сократил жизнь, как заморочил головы молодым талантам, затормозил творческую мысль, скольких просто напугал иль остервенил, сделав навсегда непримиримыми с ним и с партидеологией, которую насаждал, впихивал, внедрял в сознание людей. Он был не самым тёмным, не самым тупым среди идеологических руководителей его ранга. Бывший рабочий, бывший лётчик-истребитель на войне, он пытался, что-то понять и однажды горько посетовал в нашей беседе, которыми он меня довольно часто удостаивал: «Вот я, бывший рабочий и воин, ты — бывший рабочий и воин, так что же нас разделяет?» — «Непреодолимая пропасть». — ответил я ему, и он шибко огорчился.
Теперь уж совсем непреодолимая пропасть разделила нас, но зёрна, им и ему подобными партсеятелями брошенные, проросли, иссосав душу, соки и русской культуры во многих местах, и в том числе в Прикамье.
Ох не зря, ох не все «по своей вине» поселились вокруг Ивана Яковлевича, судя по тому, что «правильно» воспитанные сверхидейные товарищи в Перми и до се пытаются вразумить неразумных, направлять культуру в привычное для их глаза и нюха русло, заставить писателей писать так, как они хотят, и соответствовать их уровню миропонимания и слова, и сказать им, как пушкинскому герою «суди, мой брат, не выше сапога», в Перми ныне некому. Вот они и гуляют, под боком писатель вывелся, а больше всё-таки его вывели, так они и на стороне найдут, достанут, чтоб только «указать и наказать». Письмо против моего романа «Прокляты и убиты» в газету «Ветеран» сверхидейный Пермский совет ветеранов даже печатью заверил, и вообще активный этот совет, как я понял, не прочь не только местным властям, но и любому и каждому «писаке-бумагомарателю» мозги вправить, воспитуя его на собственном героическом и благопристойном примере.
Ко мне дошли газеты с материалами о том, как заочно в Перми меня избирали почётным гражданином Пермской области (будто мне это нужно и я просился в гражданины те). И я ещё раз похвалил себя за то, что уехал из этого в идейной затхлости задыхающегося города и края, иначе давно бы уж лежал со своими друзьями на пермском кладбище и вёл уже вечные тихие беседы (а в земных спорах мы с Иваном Яковлевичем иной раз доходили до матюков) и не занял бы я своего места в нашей нынешней русской многомучительной литературе.
Но находясь в стороне, в Вологде, на родине ль в Сибири, я никогда не переставал «болеть за Пермь» не только в хоккее и футболе, но и в культуре, и допрежь всего в литературе, всегда рад помочь им всем, чем могу.
А пока лишь порадуюсь вместе с вами и со всеми пермяками тому, что вы «оживаете», что возобновляется родной мне альманах «Прикамье», в котором я когда-то. кажется, в другой жизни, начинал печататься, что пришёл в организацию не дежурный, а деятельный секретарь, который пытается расшевелить и объединить разбредшиеся по сторонам всё ещё немалые, надеюсь, и крепчающие творческие силы Прикамья.
С низким братским поклоном Виктор Астафьев
5 декабря 1998
(В.Я.Курбатову)
Дорогой Валентин!
Мне из Москвы прислали «Литературную Россию» с твоей статьёй. Спасибо на добром слове. Надорвали меня последние труды — эта повесть и работа над собранием сочинений. Болел лето, перемогался осенью и зимой, которая сразу у нас круто взялась за свои дела, успел похлюпать. И М. С. перемогается, у неё болят ноги, сердце, и вся она подрассохлась, но не сдаётся, тянет свою нитку на лекарствах. Я долго находился в прострации, не мог ничего делать, в незагруженную голову лезет чёрт-те что, а яркая наша действительность добавляет впечатлений. Пересилившись, начал копаться в бумажках, нашёл наброски «затесей», где лишь одно название, и царапаю потихоньку бумагу.
Жалко затихающего и затухающего в душе и памяти материала. Знаю, что он «мой» и никто его не увидит, не повторит и «не отразит», но в вольную, опустевшую башку наряду с другими «крамольными» мыслями влезла и та, что дело наше не только бесполезное, а и греховное. Обман с помощью слова. Как в церкви, превратив её в театр, блудными словами сотни лет обманывают — это называется «утешают» мирян, так и мы на бумаге творим грех, изображая и навязывая людям своё представление, в большинстве своём убогое, о таких сложных материях, как жизнь, душа, мир, Бог, бесконечность, смерть, любовь, бессмертие. Но люди читают и всё ещё верят лукавому слову.
Вот посылаю тебе письмо читателя, хорошего, честного перед собой — это как бы дополнение к твоей очень мирной и доброй статье. А стихотворение великого русского поэта, неизвестного русскому народу, посылаю, чтоб в письме не объясняться на тему «что со мною происходит?» И ещё рисуночек славный посылаю нашего красноярского забулдыжного художника. Нет предела в изображении человека на бумаге и полотне, а Пушкина тем более.
К 80-летию Солженицына попросили меня нацарапать несколько слов, попутно посылаю и их. Видал ли ты по телевизору фильм Сокурова о нём? По-моему, замечательно, поскольку безыскусно. Не знаю, как Александр Исаевич согласился подпустить к столу и рукописи людей с камерой и вопросами. Тяжкое это испытание, мешает оно не только творить, но прежде всего сохранять равновесие.
Девчонкам овсянским я велел отправить тебе стенограмму, фотографии и все бумажки, а сам после презентации собрания сочинении в краевой библиотеке 9 декабря уеду в санаторий «Загорье» и пробуду там до Нового года. Диабет донимает, ноги плохо ходят, да я никуда, кроме больницы, и не хожу, иногда сердце курлычет, надо побыть на режиме и диете, да и чужим воздухом подышать, у нас Енисей парит — сыро, пасмурно, зима уже надоела.
