Виктор Астафьев - Нет мне ответа...Эпистолярный дневник 1952-2001
Поздравляю тебя, Тоню и всех твоих чад с Рождеством Христовым. Держитесь! Здоровы будьте! Преданно Ваш Виктор
25 января 1999 г.
Красноярск
(Е.С.Рождественской)
Дорогая Елена Сергеевна!
Неожиданностью было и Ваше письмо, и Ваша книжка о Клавдии Васильевне [Рождественской. — Сост.]. Книжку-то мне кто-то дарил или присылал — не помню, и она в одном из моих библиотечных шкафов молчала на виду, но никак я не мог выбрать времени её прочесть [Б. Рябинин «К. В. Рождественская — писатель и редактор». Пермское книжное издательство, 1988, серия «Замечательные люди Прикамья». — Сост.]. Ваше письмо побудило меня к этому. Я прочитал книжку с большим вниманием и интересом оттого, что Клавдию Васильевну я всё же знал мало и поверхностно. К той поре, как мне явиться перед её бархатистые очи и услышать совершенно неповторимый голос, как бы и не женский, но в то же время по-женскому завлекательный и немножко таинственно-красивый. Быть бы ей ныне диктором на телевидении! Так вот, к этой поре, к 1951 году, вокруг Клавдии Васильевны уже сомкнулся творческий актив, в том числе и бабий.
В силу древней, детдомовской зажатости и некоторой настороженности, которые и по сию пору не изжиты, боящийся до смерти навязчивости, я в тот кружок и не пытался протиснуться. Да и Клавдия Васильевна в ту пору кипела в творческом котле, возбуждая литературные силы Прикамья, подбрасывая в топку угля набиравшему ход пермскому литературному пароходу.
Возникали не отдельные творцы, а целые косяки романистов, летописцев и краеведов. У самой Клавдии Васильевны, по-моему, в эту пору голова шла кругом от перевозбуждения и творческого столпотворения. Никто не замечал и замечать не собирался чёрных кругов вокруг её глаз, нет, по-украински лучше — очей, никто не спрашивал и спрашивать не собирался, ела ли она, спала ли, вообще, когда последний раз отдыхала.
Вот в эту угарную от творческого напряжения пору она услышала о скандале, поднявшемся в Чусовом вокруг моего хиленького, но для областной литературы той поры совсем не пропащего первого рассказа. [Речь идёт о первом рассказе В. П. Астафьева «Гражданский человек», который начал печататься в районной газете «Чусовской рабочий», где вскоре В. П. Астафьев стал работать. Публикация была приостановлена по распоряжению местного партийного начальства, но затем всё-таки окончание рассказа увидело свет. К. В. Рождественская — руководитель писательской организации и главный редактор альманаха «Прикамье», отредактировав рассказ, напечатала его в альманахе «Прикамье». — Сост.] Она не только телеграммой вытребовала вырезки из газеты «Чусовской рабочий», но и автора востребовала в областную столицу, где рассказ был приведён в божий вид и заслан в альманах «Прикамье», да ещё и в «Звезде» напечатан, хотя и подсокращённый. Мне и этого хватило бы, с сиротства наученному ценить доброту и внимание, на веки вечные. Но Клавдия Васильева, поговорив со мной, поглядев другие мои рассказы в рукописях и набросках, свела меня чуть ли не за руку в издательство, где быстро выбила для меня договор под марку «самобытный», и гонорар за рассказ. Огромные деньги! Чуть ли не две тысячи. Я, получавший в «Чусовском рабочем» как литработник шестьсот рублей (скоро это сделается шестьюдесятью рублями), отхватил такую суммишу «ни за что» и договор, типографским способом напечатанный, в котором я ничего ещё не понимал, но уже чувствовал обязательства, на меня наложенные. Более никогда, за исключением одного раза, договоры на сборник рассказов я заключать не стану,
Редактировали мы рассказ очень интересно: Клавдия Васильевна что-то предлагала, а я не смел ослушаться. Ещё бы! Кто я и кто она! Потом я много иронизировал насчёт этой редактуры и впоследствии, дорабатывая рассказ, вернулся к первоначальной редакции, умертвил-таки героя, который и в самом деле был убит на фронте, да попутно и переименовал рассказ. С шестидесятых годов он стал называться «Сибиряк» и множество раз печатался. В особенности по юбилейным сборникам. Но и та редактура, и сам редактор, ею отношение ко мне и к моему первому, рахитистому дитю — для меня, бедного, было великим благом — это я и перед Богом готов повторить, всегда благодарно принимающий совет, помощь и поддержку — они всегда были бесценны и как воздух особенно необходимы в ту пору.
Клавдия Васильевна скоро пустила меня в самостоятельное плавание. Всё же не её я поля ягода был, и. опытом своим большим обладая, она лучше других понимала и знала мало в ту пору популярную истину: «Не навреди», да и издательство подокрепло. Туда пришёл умнейший, чуткий образованный человек, Борис Никандрович Назаровский. Он снисходительно, однако, ласково относился ко мне, а потом и сердечно ко мне расположился.
Клавдию Васильевну на боевом посту сменил Владимир Александрович Черненко, с которым меня несколько лет связывала добрая и до поры, до времени плодотворная дружба. Помог, и очень сильно, мне Черненко с первой книгой. Спешилов даже распространил слух, что он её за меня написал. Но Владимир Александрович в эту пору пытался разработать беспроигрышный план, делая рассказы о непреклонных, героических коммунистах, и выпустил книжечку «Где проходит человек». Пил он всё активней и активней. При нём начались выпивки в Союзе писателей. За выпивку он доделывал книги наших чусовлян.
В это время вскормленные материнской грудью Клавдии Васильевны романисты пекли книгу за книгой, и всё толще и толще, чтобы получить побольше — Селянкин, Андриевский, Правдин, Молчанова. Всех за давностью лет и не вспомнишь. Подбили и меня написать роман. Хватил я с ним горя. Не умел ещё управиться с рассказом, глядя на «маститых» пермских романистов, поставил и я на бумаге слово — роман. За дерзость, за отклик на злободневную тему мне обещали двойной тираж, но надзорный глаз углядел в моей рукописи какую-то крамолу, и я не поправил свои дела романом, зато усвоил хорошо вечную истину: чего не умеешь делать — не берись!
Но при всем при том роман мой был не хуже «кирпичей», сделанных пермскими толстокнижниками, и через несколько лет его после моей правки переиздали, предлагали переиздать в Москве, в библиотеке «Земля и люди». Но я к той поре подокреп разумом и понял, что сию книжицу под ласковым названием «Тают снега» надо переписывать, да чёрного кобеля, как известно, не отмоешь добела. Легче было написать новую, серьёзную книгу, и с нею, с «Кражей», я хватил горя, и творческого, и издательского. Но это уже была серьёзная заявка на серьёзное место в литературе, и не только местной.
