Сигэки Каидзука - Конфуций. Первый учитель Поднебесной

Следует обратить внимание также на то, что этот разговор с Цзы Лу приводится в главе, входящей в «Поздние изречения», а цитированный выше диалог с Фань Чи (о знании второго порядка, происходящего из опыта) – часть «Ранних изречений». Первый фрагмент, хотя поводом для него и послужило желание предостеречь и сдержать импульсивного Цзы Лу, в своем осуждении почитания духов содержит ощутимую антирелигиозную примесь. Второй же фрагмент, призывающий «почитать души умерших и духов, но держаться от них подальше», оставляет религию в ее собственных границах и являет пример трезвого и здорового стремления препятствовать ее вторжению в сферу управления. Оба утверждения фактически ограничивают религию, однако первое из них привлекает особое внимание тем, что в нем нападки на религию приобретают абсолютистский характер.

Во втором утверждении рациональная критика религии, начало которой положил Цзы Чань, получает более четкое выражение. В мысли Конфуция она становится рациональным наступлением на религию. В «Ранних изречениях», помимо рассматриваемой здесь дискуссии с Фань Чи, приводятся слова Конфуция, обращенные к Цзы Гуну, вознамерившемуся отменить ритуал объявления первого дня месяца в храме предков, который сопровождался принесением в жертву барана: «Цы (имя Цзы Гуна), тебе жаль барана, а мне жаль ритуала». То есть Конфуций не сочувствовал приносимому в жертву животному; его трогал лишь ритуал жертвоприношения, который он стремился сохранить. В той же главе есть фрагмент, где указано, что каждый раз, входя в Великий Храм, Конфуций задавал тамошним служащим всевозможные вопросы о происходившем там ритуальном действе.

Следовательно, в «Ранних изречениях» нападки Конфуция на религию не отличаются тотальным характером. Там Конфуций выглядит человеком, желающим, по крайней мере, в той степени, в какой это было практично, сохранить ритуал публичных религиозных церемоний в городе-государстве в его первоначальном формальном и правильном виде. Однако в его время начался расцвет новой популярной религии. Об этом Конфуций говорил: «Приносить жертвы духам чужих предков – это лесть. Видеть должное и не быть в состоянии осуществить его – недостаток мужества». Здесь он сурово критикует недавно возникшую религию, которая призывала приносить жертвы духам, о которых говорила не ортодоксальная традиция, а новые чародеи. Но в этом высказывании нет порицания практики жертвоприношений государственным божествам и празднеств в честь духов предков знатных семей. И Конфуций отвергал как трусов, пренебрегающих долгом, своих коллег, принимавших эти верования.

В «Ранних изречениях» также сказано, что Конфуций «приносил жертвы предкам, как если бы они присутствовали при этом; приносил жертвы духам, как если бы духи присутствовали при этом». Это не значит, что Конфуций был убежден, будто души или духи умерших предков обладали какими-то духовными или сверхчеловеческими силами, посредством которых они могли реально контролировать события человеческого мира.

Нет и никаких намеков на то, что следует верить в такую силу духов или как-то ею пользоваться. Скорее можно сказать, что он считал духов обладающими теми же возможностями, что и люди. Потому, по его мнению, им следовало приносить жертвы с тем же уважением, с каким общаются с живыми людьми. Конфуций стремился избавить религиозный культ старого города-государства от наследия мистицизма и управления по предсказаниям оракула; он хотел ввести на их место совокупность религиозных ритуалов, в которой центральную роль играло представление о человеке.

Однажды, когда Конфуций был опасно болен, Цзы Гун попросил разрешения помолиться за него духам, но Конфуций остановил его словами: «Я уже долго молюсь». Серьезно заболев, Конфуций счел бесполезным звать профессионального жреца, чтобы тот помолился какому-нибудь невнятному духу, поскольку сам всегда молился тем духам, которым приносили жертвы во время регулярных религиозных собраний в княжестве. Ученикам казалось, что обычно, будучи в добром здравии, Конфуций не обращался ни к каким духам, но на самом деле он молился положенным духам на государственных торжествах. Конфуций не отвергал религию категорически; он был полон глубокой религиозной верой в традиционных духов, официально признаваемых государством и всей общиной.

Вообще говоря, Конфуций принял рациональное отношение к религии, признаки которого появились уже при Цзы Чане. Но при этом он попытался основать такой подход на подлинном религиозном чувстве и сохранить в очищенной форме религиозные праздники в честь традиционных государственных богов и семейных духов. Философия Конфуция не была полностью свободна от влияния аристократической религии старинных городов-государств.

Утверждение о том, что при помощи разума познается разница между познаваемым и непознаваемым, и позиция, согласно которой религиозный мистицизм должен быть безоговорочно отвергнут, поскольку он относится к непознаваемому, были в конечном счете четко сформулированы во время составления «Поздних изречений», при жизни учеников Конфуция или, возможно, их последователей. Полное отделение знания от религии произошло лишь после Конфуция, когда из мыслей его учеников или последователей исчезли те религиозные чувства, что еще были живы в самом Конфуции. Так возникла конфуцианская доктрина, свободная от каких-либо религиозных примесей.

Теорию Конфуция, согласно которой разум проводит разделение между познаваемым и непознаваемым, следует рассматривать в связи с его компромиссным подходом к государственным и народным религиозным культам, которые сами по себе были формой мистицизма. Знание, то есть разум, он неизменно обсуждал вместе с человечностью, или практическим разумом, при помощи которого выносится нравственное суждение. Так, например, Конфуций говорил: «Знающий радуется водам, человечный радуется горам; знающий движется, человечный покоится. Знающий радостен, человечный долговечен». Это утверждение о пристрастии знающего к водам, а человечного – к горам символизирует активность первого и спокойствие второго. При этом человечный человек назван более устойчивым. Слова «человечный покоится в человечности, знающий использует человечность» показывают, что именно «человечный», а не знающий действительно понимает человечность. Человечный выше, чем знающий, поскольку он находится в устойчивом состоянии. Рассматривать знание просто как знание и «знать нечто» недостаточно. Делает знание добродетелью или средством достижения человечности именно непосредственное приложение знания к действию. Знание оказывается инструментом достижения человечности, что свидетельствует о том, что Конфуций явно ставил практический разум (человечность) выше чистого разума (знания). В «Изречениях» упоминается об отношении Конфуция к традиционной музыке: «Конфуций говорил о мелодии Шао, что она совершенно прекрасна и нравственна; об У он говорил, что она совершенно прекрасна, но не совершенно нравственна». Музыке древнего совершенномудрого правителя Шуня и музыке У-вана – основателя дома Чжоу – здесь дана оценка с точки зрения их красоты и нравственности. Конфуций не проводил строгой границы между красотой и нравственностью, как и не делал четкого различия между истинным и хорошим. Он говорил: «Знающий не сравнится с любящим; любящий не сравнится с радующимся». Для нас со знанием имеет дело разум, а любовь и радость относятся ко вкусу, однако Конфуций рассматривал их как вещи одного порядка и заявлял о том, что между ними существует количественное различие.