Павел Фокин - Чехов без глянца

И вот он, как казалось, поставивший своей зада­чей трезвость, разумное отношение к жизни, че­ловек несомненно сильной воли, в течение десяти дней верил в это, то есть допускал для себя капель­ку безумия. <...>

Дней десять длилось его увлечение рулеткой. Он перестал принимать во внимание мои мнения и сам разрабатывал какие-то способы. Иногда он на мой зов поехать в Монте-Карло отвечал отказом. Я ехал один, но, смотришь, через час он появлялся, несколько как будто сконфуженный, становился у одного из столов и долго присматривался, наблю- 124 дал, видимо проверяя свою мысль, а потом садился

и, осторожно вынимая из кармана золотые, ставил их как-то по-новому.

Кажется, что в результате всех этих попыток был у него небольшой выигрыш. Это и есть таг опасный момент, когда игрок слепнет и с головой зарывает­ся в игру. А у него вышло иначе. Однажды он опре­деленно и твердо заявил, что с рулеткой покончено: и действительно, после этого ни разу больше не по­ехал туда. Взяли силу его обычные качества — благо­разумие, осторожность, уравновешенность, а глав­ное — ему стало стыдно увлекаться и отдавать силы таким пустякам.

Мария Тимофеевна Дроздова:

Чехов сам любил путешествовать и не раз уговари­вал меня поехать в те места, которые особенно чем- нибудь его поразили. — например, в Бермамыт на Северном Кавказе — и обязательно с вершины горы увидеть восход солнца. Еще он просил меня съез­дить на Соловецкие острова по Северной Двине и Белому морю.

Алексей Сергеевич Суворин:

И в Петербурге, и в Москве он любил до странно­сти посещать кладбища, читать надписи на памят­никах или молча ходить среди могил. <...> Кладбища за границей его везде интересовали.

Антон Павлович Чехов. Из письма Н. М. Линтваре- вой. Генуя, I (13) октября 1894 г.: <...> Милан. Здесь я осматривал так называемую крематорию, где сожигают покойников, и собор. Собор так красив, что даже страшно. Было жарко. Пейзажи в Ломбардии изумительные, — пожалуй, как нигде в свете.

Теперь я в Генуе. Тут тьма кораблей и знаменитое кладбище, богатое статуями. Статуй, в самом деле, очень много. Изображены п натуральную неличи­ну и во весь рост не только покойники, но даже и их неутешные вдовы, тещи и дети. Есть статуя од­ной старушки-помещицы, которая держит в руке два сдобных хохлацких бублика.

Алексей Сергеевич Суворин. Из дневника:

15 мая 1900. Ездили на кладбище. В Девичьем мона­стыре могила его отца. Долго искали. Наконец, я на­шел. Потом поехали в Донской, потом в Данилов, где могила Гоголя. Видели, что на камне чьи-то наца­рапанные надписи, точно мухи напакостили. Любят люди пакостить своими именами.

Григорий Иванович Россолимо. Из дневника:

16 декабря 1903. Хоронили Алтухова, еще один то­варищ-однокурсник доработался. <...> Мы долго ждали у входа на кладбище, так как гроб несли на руках. Сильна, однако, меланхоличная нотка у Че­хова. Он любит, как говорит, кладбище, особенно зимой, как сегодня, когда могил почти не видно из-под глубокого пушистого снега.

Татьяна Львовна Щепкина-Куперник:

Нарочитой красоты, красивости он не терпел, не любил ничего пафосного — и свои пережива­ния. и своих героев целомудренно оберегал от кра­сивых выражений, пафоса и художественных поз. В этом он, может быть, даже доходил до крайнос­ти, это заставляло его не воспринимать трагедии: между прочим, он никогда не чувствовал М. Н. Ер­моловой <...>.

Пафос и романтизм Чехов признавал и отдавался их очарованию только в музыке. Тут границ и запретов не было. Он возил меня к соседям по имению, родст­венникам поэта Фета, только затем, чтобы послу­шать Бетховена: хозяйка дома превосходно играла.

И когда он слушал Лунную сонату, лицо его было се­рьезно и прекрасно. Он любил Чайковского, любил некоторые романсы Глинки, например, «Не иску­шай меня без нужды», — и очень любил писать, когда за стеной играли или пели. «Серенада» Брага, кото­рую пела Лика под аккомпанемент рояля и скрипки, нашла отражение в его «Черном монахе»...

Александра Александровна Хотяинцева:

Чехов говорил, что «Кармен» самая любимая его опера. Цирк он тоже очень любил.

Ольга Леонардовна Книппер-Чехова:

Он очень любил фокусников, клоунов. Помню, мы с ним как-то в Ялте долго стояли и не могли ото­рваться от всевозможных фокусов, которые проде­лывали дрессированные блохи.

Петр Алексеевич Сергеенко:

Из всех городских учреждений Чехов был неизмен­ным почитателем только одного учреждения — рус­ской бани, где любил попариться по-русски и после бани попить чайку и покалякать с приятелем.

Театральная страсть

Иван Павлович Чехов (1861-1922). брат А. 11. Чехо­ва, педагог:

Театром Антон Павлович увлекался с самого ран­него детства.

Первое, что он видел, была оперетка «Прекрасная Елена». Ходили мы в театр обыкновенно вдвоем. Билеты брали на галерку. Места в Таганрогском те­атре были не нумерованные, и мы с Антоном Пав­ловичем приходили часа за два до начала представ­ления. чтобы захватить первые места. В коридорах и на лестнице в это время бывало еще темно. Мы пробирались потихоньку наверх. Как сейчас помню последнюю лестницу, узкую, деревянную, какие бывают при входе на чердак, а в конце ее — двери на галерею, у которых мы, си­дя на ступеньках, терпеливо ждали, когда нас на­конец впустят. Понемногу набиралась публика. Наконец гремел замок, дверь распахивалась, и мы с Антоном Павловичем неслись со всех ног, чтобы захватить места в первом ряду. За нами с криками гналась нетерпеливая толпа, и едва мы успевали занять места, как тотчас же остальная публика на­валивалась на нас и самым жестоким образом при­жимала к барьеру.

До начала все же еще было далеко. Весь театр был совершенно пуст и неосвещен. На всю громадную черную яму горел только один газовый рожок. И. помню, нестерпимо пахло газом. Задним рядам было трудно стоять без опоры, и они обыкновенно устраивались локтями на наших спинах и плечах. Кроме того, все зрители грызли подсолнухи. Бывало так тесно, что весь вечер так и не удавалось снять шуб.

Но, несмотря на все эти неудобства, в антрактах мы не покидали своих мест, зная, что их тотчас же займут другие.

Андрей Дмитриевич Дросси, гимназический това­рищ Чехова:

Посещение театра учащимися тогда строго пресле­довалось. Допускалось хождение в театр только с родителями и то с особого каждый раз разреше­ния гимназического начальства. На галерею же вход был безусловно воспрещен, но мы ухищрялись всякими способами проникать туда чуть ли не каж­дое представление, прекрасно зная, что надзира­тель гимназии непременно заглянет на галерею, как это бывало всякий раз.