Две Ольги Чеховы. Две судьбы. Книга 1. Ольга Леонардовна - Татьяна Васильевна Бронзова
– А сам Левитан будет? – спросила Ольга, когда Чехов заехал за ней на извозчике. – Очень бы хотелось с ним познакомиться.
– Не знаю. В последнее время он из-за болезни редко покидает квартиру, но я послал ему записку. Может, он после вчерашнего так устал, что и не поднимется.
– Он что, так серьезно болен?
– Аневризма сердца.
– Что это значит?
– А то, милая актриса, что его сердце не стучит, а дует. Вместо звука «тук-тук», у него слышно лишь «пф-тук».
Исаак Ильич Левитан, бледный и сильно похудевший с того времени, как они виделись в последний раз, встречал Чехова с его спутницей у входа.
– Очень, очень рад тебе, Антон, – сказал он, обнимая друга.
Между ними было всякое: и большая дружба, и обида за то, что, как ему казалось, Чехов выписал в рассказе «Попрыгунья» его самого в образе художника-ловеласа Рябова, а его любовницу Кувшинникову – в неприглядном образе Ольги Ивановны. Левитан даже хотел вызвать Чехова на дуэль, но, слава богу, вовремя одумался, и они просто очень долгое время не общались друг с другом. Только по прошествии нескольких лет наконец произошло их примирение, но виделись теперь они уже редко.
– Простите, а ведь вы актриса Ольга Книппер? Я не ошибся? – спросил художник.
– Нет, не ошиблись, – довольная тем, что ее узнали, произнесла Ольга.
– Я ведь был на премьере «Чайки», – сообщил художник. – Сильное впечатление. Я только тогда и понял твою пьесу по-настоящему, Антон, когда сходил в Художественный театр.
– Можешь себе представить, а автор еще до сих пор не видел этой постановки, – усмехнулся Чехов. – И самое главное, в отличие от тебя совсем не имеет понятия о том, что там делает его спутница.
– Как это? – на мгновение удивился Левитан, но тут же рассмеялся. – Антон, я совсем отвык от твоих шуток! Вы знаете, Ольга… Простите, как вас по батюшке?
– Леонардовна.
– Так вот, Ольга Леонардовна, он всегда шутит с таким серьезным видом, что не поймешь, серьезно он говорит или просто смеется над вами. А пьесу-то хорошую написал! Образ Тригорина вызвал у меня такое сочувствие, что я почти прослезился.
– Чем же тебя так тронул этот образ? – удивился Чехов.
– Мечется бедный писатель между немолодой любовницей и юной девушкой. Я его чувства очень даже понимаю. Невероятно трогательно подмечено, – выразительно произнес он, глядя в глаза другу.
– Понятно, – тут же сообразил Антон Павлович, к чему ведет Левитан. – Только не воображай, что и этот образ списан с тебя!
– Даже не думаю!
Левитан был твердо уверен, что Чехов использовал в пьесе его метания между уже пожилой, но известной художницей Кувшинниковой и молодой красавицей Ликой Мизиновой, мечтающей о сцене. Но по всему было видно, что это его не обидело. Или он уже был так болен, что на обиды у него не было сил?
– Давайте лучше пройдем на выставку, – произнес художник. – У меня много новых работ, хотя некоторые утверждают, что еврей не имеет права писать русский пейзаж. И что же тогда прикажете делать бедному еврею, если он вырос среди этого русского пейзажа и влюблен в него?
Левитан шагнул в сторону входной двери, но неожиданно схватился за сердце и, глубоко вдохнув, остановился.
– Что? – взволнованно спросил Чехов. – Тебе плохо?
– Ничего страшного, – продолжая глубоко дышать, ответил художник. – Бывает. Сейчас отпустит.
– Приезжай-ка ты ко мне в Ялту. К осени я уже дом в Аутке дострою. Прямо этой зимой и приезжай. Там в это время года для сердечников самый раз!
– А ведь приеду, – благодарно улыбнулся Исаак Ильич. – Жди. Обязательно приеду! А Маша будет? Мы с ней, кстати, иногда видимся. Не знаю, говорила она тебе или нет, но сейчас перед отъездом в Мелихово она меня навещала.
⁂
Первого мая Чехов наконец-то отправился смотреть «Чайку». Волновались все: и автор, и Немирович со Станиславским, и актеры. Играли они после большого перерыва, в чужом театре «Парадиз», так как зал в «Эрмитаже» был ими арендован только до конца февраля. Играли без декораций и только для Чехова. Антрактов не делали. Только небольшие паузы, чтобы сделать перестановку. Когда спектакль закончился и занавес закрылся, актеры спустились в зрительный зал. Антон Павлович скромно всех поблагодарил, затем сделал замечание художнику по поводу костюма Тригорина:
– Тригорин должен быть в стоптанных рваных ботинках и клетчатых брюках. Это не избалованный женщинами франт, а писатель, замученный работой и неустроенной личной жизнью, – раздраженно произнес он. – И еще… Было бы неплохо ускорить темп четвертого акта.
– И это всё? – удивился Константин Сергеевич Станиславский.
– Всё. Еще раз всем спасибо, – произнес автор и поехал с Немировичем обедать. Здесь-то он уже высказался более радикально.
– Ваша актриса Роксанова никуда не годится. Она играет неврастеничку, а Нина вполне нормальная девушка, просто попавшая в сложные обстоятельства. А Тригорин? Он же должен быть мужчиной в конце концов! В него страстно влюблена актриса Аркадина, влюбляется совсем юная Нина! А где в вашем Станиславском мужское начало? Он как гарнир без основного блюда. Тригорин, безусловно, безвольный и слабый человек, но не импотент же?!
– У тебя сложилось не совсем верное представление. Да, Станиславский играет слабовольного человека, но, может, сегодня у него это получилось слишком нарочито, – защищался Немирович. – Да и вообще, актеры уже два месяца как не играли спектакль, декораций привычных нет, публика в зале не дышит. А это все имеет огромное значение для самочувствия исполнителей.
– Но почему тогда Книппер играет так точно? Всё по делу. Ей ничего не мешает! Кстати, и другие актеры тоже хороши. Мейерхольд очень на месте. Все, кроме Роксановой, которую, я тебя умоляю, надо менять! А Станиславскому объясни, пожалуйста, что он должен быть мужчиной, а не рохлей! Пусть хоть немного возьмет мужского начала у Саши Вишневского. Вот настоящий Дорн! Но ты не переживай. В целом-то спектакль мне понравился. Это хотя бы единственная постановка, где сохранены все мои ремарки.
– Ты заметил? – оживился Немирович.
– Конечно, заметил. И еще у меня к тебе просьба. Когда будете с Алексеевым ставить «Дядю Ваню», возьми режиссуру побольше в свои руки.
– Постараюсь, – ответил Немирович, польщенный вниманием автора к себе как к режиссеру.
– А кто будет играть Астрова? – неожиданно спросил Чехов. – Неужто Станиславский?
– Да. Он хочет, и я уверен, это будет неплохо.
– Я так и знал! – недовольно буркнул Чехов.
– Не волнуйся! Я тебя уверяю, он сыграет как надо. Астров у него получится.
– Если тебе удастся впрыснуть ему полный шприц спермина, тогда, может быть, и получится.
– Обещаю, – рассмеялся Немирович-Данченко. – Но и к тебе у меня просьба.
