Иван Исаков - Каспий, 1920 год

Громкие команды Гаврилова об изменении прицела и целика не обсуждались, но все же рекомендации (под руку) делались…

В довершение всего после одного из удачных залпов сам комфлот громко вскрикнул: «Накрытие!» - а так как через секунду на силуэте «Милютина» обозначился клубок белого дыма, то вслед за комфлотом несколько командиров вскрикнули: «Попадание!»

Комфлот, очевидно предполагая взять противника, что называется, живьем, скомандовал: «Дробь!» {62} - хотя даже в этом случае не должен был сам ввязываться в управление огнем. Так и скрылись во мгле два вражеских корабля, причем один окутался белым дымом или паром.

Этот своеобразный бой длился более часа (с 17 часов до 18 часов 45 минут), темп стрельбы был очень медленным из-за сильного волнения. О преследовании не могло быть и речи хотя бы только из-за отсутствия угля.

Альбокринов, лично наблюдавший весь этот бой, совершенно категорично заверил членов клуба, что никакого попадания в «Милютина» не было, а клубок пара, выпущенный нарочито или случайно, был принят за результат накрытия залпом «К. Либкнехта».

Желая скрасить неблагоприятное впечатление, Гаврилов переходит на перечисление трофеев, захваченных на форту.

Но это не намного уменьшает критическое настроение капитанов.

В заключение старпом «К. Либкнехта» рассказал, что в каюту комфлота было принесено несколько ящиков с трофейными револьверами и он тут же начал награждать (или премировать?) всех, кого считал отличившимся в бою с «Милютиным» или при захвате базы…

Все заговорили хором.

Шум стал достигать такого высокого градуса, что привлекал внимание как матросов, так и вольной публики.

Тогда Беткач, кстати единственный из командиров хорошо знавший Каспий и имевший знакомых везде, включая Петровск-порт, встал в позу леонковалловского Пролога и запел: «Синьоры!… Пролог пред вами!…»

Слушатели полагали, что это очередная забавная шутка бывшего актера, но оказалось иное. «Пролог» сообщил, что в городе застрял цирк-шапито, не успевший эвакуироваться вслед за белыми, которых обслуживал во Владикавказе и Грозном, а в последние дни в Петровск-порте. Директор, он же антрепренер, он же хозяин, успел сбежать, забрав кассу и не заплатив артистам за два последних месяца.

Артисты на мели. Бедствуют.

Сейчас с помощью политотдела XI армии им предложено сорганизоваться в артель и начать представления для обслуживания частей, проходящих через город.

Сегодня - открытие.

«Итак!… Мы начинаем!» - пропел Беткач и пригласил нас на представление.

Это было так необычно, что после предложения качать Бетковского (которое реализовано не было) все разошлись по своим каютам менять рубашки и надраивать пуговицы старых кителей и ботинки.

Вечером в «губернаторской» ложе (деревянный загон, обитый кумачом) в качестве почетных гостей оказались четыре капитана и флагспецы штаба. Старшим на рейде был Б.П. Гаврилов, каким-то чудом сохранивший до весны 1920 года крахмальный воротничок «старорежимного образца». Беткач сменил роль Пролога на Фигаро и, неоднократно скрываясь за манежем, периодически сообщал о предстоящих номерах, о фамилиях актеров, о биографии канатной танцовщицы и - что последним номером программы, когда разойдется народ, состоится ужин тут же, в ложе, с целью смычки флота с искусством. Программа ужина будет объявлена дополнительно.

* * *

Под традиционным, довольно бывалым (судя по заплатам) и плохо обтянутым шатром горело несколько керосинокалильных ламп и под колосниками висел полагающийся реквизит (не успел хозяин прихватить).

Ни афиш, ни билетов. Вместо контролеров - комендантский взвод.

Цирк был полон. 90 процентов армейцев, 10 - моряков и полагающиеся по штату вездесущие мальчишки, пролезавшие через щели.

Курили злостно.

Публика вела себя не менее возбужденно и экспансивно, чем «гавроши», но исключительно благожелательно к артистам и принимала их восторженно и по-дружески.

Чего нельзя было сказать об артистах, скованных нелепым страхом за свое будущее.

Если наши бойцы несколько лет не видели настоящего цирка, то эти артисты никогда не видели «красную» публику, зато были слишком наслышаны о ней от белогвардейской пропаганды.

Часть актеров, с традиционным «рыжим» у ковра, для храбрости сильно выпила. Остальные хоть не прикладывались, но чувствовали себя очень стесненно. К сожалению, и из-за того, что хотели во что бы то ни cтало показать свою лояльность… и не знали, как это сделать.

Когда один из клоунов неуклюже сострил насчет «севших орлом» генералов и настигающих их красных орлов, то было ясно, что эту же остроту он произносил тут же, на этой арене, две недели назад, но только орлом сидел красноармеец, а генерал взвивался ввысь и был белым как снег.

Скептически настроенный, я ожидал увидеть провинциальный балаган, особенно пересчитав состав оркестра из четырех медных инструментов и одного барабана. Но, к великому удивлению, труппа оказалась первоклассной.

Безупречной и тонкой оказалась работа с дрессированными лошадьми молодого и стройного наездника Алексеева-Жан. (Кстати, Беткач тут же рассказал, как наездник с тоской ожидал реквизиции лошадей или даже съедения их красноармейцами-татарами, а позже томился от горя, что нечем накормить «случайно уцелевших» прекрасных животных, пока один из конников XI армии, похвалив коней, не приказал интендантам снабдить цирк фуражом по высшей полевой норме. Алексеев-Жан теперь скорбел, что не успел даже узнать фамилию своего доброжелателя, который сейчас был уже далеко к югу, в передовых отрядах наступавшей армии.)

Запомнился изумительный молодой эквилибрист, который балансировал одной ногой, сидя на шестом или седьмом стуле, под самыми колосниками, причем пирамида стульев строилась на высоком столе, а часть из них стояла на двух ножках.

Зрители замирали, боясь помешать труднейшему номеру, который (без лонжи) грозил переломом позвонков под тревожную барабанную дробь. И все как один, вздохнув с облегчением, бурно реагировали на счастливое окончание номера. Старый шапито сотрясался от оваций, гордо раздувая старый брезент.

- Тяжелый хлеб! - изрек красноармеец в папахе, который обкуривал с тыла нашу ложу махоркой какой-то смертельной марки.

Еще запомнилась молоденькая, изящная и чисто работавшая на проволоке девица почти что в костюме прародительницы Евы. Внизу ее ожидала строгая мамаша с халатом и, бережно закутав, уводила дочку с манежа. Позже один из комиков выдохнул вместе с перегаром: