Лики русской святости - Наталья Валерьевна Иртенина
Наверное, есть какой-то символизм в том, что основателем самого северного русского монастыря-форпоста на Мурмане стал непосредственный участник этой войны. Трифон Печенгский (мирское имя, предположительно, Митрофан) был предводителем одного из отрядов то ли сборщиков дани, то ли охотников за добычей, что периодически наведывались в Каянские края и более северную норвежскую Лапландию. По собственному его рассказу (записанному позднее голландским купцом Симоном ван Салингеном), он «был грозным для врагов воином, много народу ограбил и разорил на границе и много крови пролил, в чем раскаялся и о чем горько сожалел».
В преданиях саамов сохранилась «романтическая» история о том, как жестокого атамана разбойников Трифона сопровождала в походах его возлюбленная Елена. И как однажды он в припадке гнева нечаянно ее убил.
Сильнейший порыв раскаяния погнал его на край земли. Около 1514 года Трифон в одиночестве ушел далеко на север, на мурманское побережье океана. Через пять лет горьких скитаний он встретил другого пустынника, монаха Феодорита. Судьба свела двух будущих просветителей Русской Лапландии, и с этих пор они, хотя и расставались на годы, никогда не теряли друг друга из вида.
Феодорит Кольский пришел на Мурман, имея вдохновенный замысел приобщать к христианству лопарей. Этот народ издревле стяжал славу страшных колдунов. Норманны называли их «языческими чудовищами». Темное лопское колдовство вызывало опасения у окрестных народов, в том числе и у русских. Шведы и финны выведывали у лопарей секреты их «боевой магии». Даже Шекспир был наслышан о них: «Не сомневаюсь я, / Что это все проделки чародейства, / Что много здесь лапландских колдунов» («Комедия ошибок», перевод П. Вейнберга). Особенно могучими чародеями, приручившими бесовскую силу, слыли кольские лопари. Так что проповедь христианства в этих краях была связана не просто со смертельной опасностью (могли убить), но и с риском погубить собственную душу. Этот тяжелый труд был по плечу лишь настоящим святым, которые могли без вреда для себя побороться с бесовскими кознями и мороками.
Трифон многому научился от опытного в духовных делах Феодорита – молитве, православной аскетике. Перенял у него миссионерское горение духа. О плодах их деятельности рассказывают летописи: в 1526 и 1532 годах к великому князю Василию III и новгородскому архиепископу Макарию приходили послы от лопарей с просьбами прислать им священников, чтобы крестить уверовавших, освятить церкви и начать богослужение. Храмы были поставлены в южной части Кольского полуострова – в Кандалакше и на севере – в вершине Кольской губы, на месте будущей Колы.
Вскоре оба подвижника сами отправились в Новгород. К обширной Новгородской епархии относились тогда все северные земли до океана. Феодорит и Трифон поведали владыке о своих трудах и нуждах новокрещеных лопарей. Макария, будущего митрополита всея Руси, просветителя, радетеля русской культуры и государственности, их рассказ обрадовал. Наверное, после он сам завел речь о необходимости утверждения Руси в малолюдном лопском краю, наполнения его христианским духом, устроения там центров русского присутствия – монастырей. Из двух кольских подвижников, может быть, глубже понимал эти заботы Макария именно Трифон. На опыте собственной боевой молодости он убедился, насколько острой была нужда в присутствии государства на карельских и лопских землях, где царила разбойная воля пришельцев со всех сторон: кто сильнее, тот и взял. И насколько зыбки там заявляемые права на ту или иную территорию.
Вернувшись на Мурман в 1533 году, Трифон положил основание своему монастырю на самом западном пределе, где обитель могла существовать относительно безопасно, не искушая воинственность норвежцев. Приведя с собой строителей, он поставил Троицкую церковь на реке Печенге, что впадает в Варяжский залив (Варангер-фьорд), на западном берегу которого стоял норвежский Вардегус. В тех местах, где заканчивалась прибрежная череда «тридцати трех Никол». Феодорит же через несколько лет основал свою обитель, тоже Троицкую, на острове в устье реки Колы, впадающей в Кольскую губу, а немного позднее еще одну, в Кандалакше.
Все три сыграли свою роль в христианизации Мурманского края. Многие лопари сами принимали в них монашеский постриг. Феодорит составил для саамов азбуку, переводил на их язык Священное Писание. Но из всех трех монастырей державное значение четверть века спустя приобрел именно Трифонов. В середине 1550-х годов Иван Грозный выдал обители грамоту на владение и хозяйственное освоение земель к западу и востоку от Печенги, до самой Колы. Вероятно, тогда же монастырь сделался ставропигиальным, то есть вошел в подчинение непосредственно главе Русской Церкви. Таким статусом обладали лишь несколько самых значимых для страны обителей.
В 1560–1580-е годы Трифонов монастырь был центром экономической жизни Кольского полуострова. Монахи и монастырские работники занимались рыболовством, солеварением, добычей пушного зверя, птицы и речного жемчуга. Была своя верфь, строили суда. Поначалу монастырь отправлял груженые корабли в Норвегию для торговли, но вскоре на Печенгу стали приплывать иностранные купцы. Первыми были голландцы, и в устье Печенги образовался крупный узел русско-нидерландской торговли. Вторым экономическим центром края стала Кола – но не как монастырское поселение, а как торговый и промысловый порт. Торговали не только северным промысловым товаром. Русские купцы везли из центральной Руси для продажи иностранцам зерно, лен, воск, деготь, пеньку и пр. Гавани Печенги и Колы составляли мощную конкуренцию торговле англичан в Холмогорах на Северной Двине. В Коле обосновались тогда крупные промышленники и купцы Строгановы.
Наверное, Трифону «стяжательская» деятельность его обители была не по душе. Сам он до последних дней жизни даже спал на полу, постелив рогожу, и монахов своих учил «не любить мира и всего, что в мире», хранить смирение и воздержание.
Но он также понимал, что русская колония должна расти и крепнуть, а это невозможно без обширного хозяйства. Примерно в это время норвежцы, а точнее их датские правители, начали максимально затруднять русским сбор дани в западной Лапландии. В ответ их самих, как чуть ранее шведов, отлучили от взимания дани с кольских лопарей. Общий круг сбора дани сузился до района, очерченного Печенгой и рекой Нявдема (Нейден) немного западнее. «Ничейный» статус эта земля сохраняла еще два с половиной столетия. Однако и там возникали русские островки – поселения монастырских работников, церковь Бориса и Глеба, построенная Трифоном на реке Паз (Патсойоки), им же поставленная часовня Святого Георгия у Нявдемы.
Активная промысловая деятельность монастыря и русско-европейские торговые обороты на Мурмане вызывали раздражение у Швеции и Дании (чьей провинцией была Норвегия). Оба королевства рассматривали эти края как собственность и считали свои интересы ущемленными.
Между Данией и Русью завязались дипломатические споры по поводу лапландских территорий и их разграничения. Длились они не один десяток лет. Датский король и его посланники пеняли московскому царю на то, что русские построили в норвежских владениях свои монастыри и притесняют датских подданных, чиня им убытки. Послы Дании в переговорах с русской стороной четко формулировали свои «скромные» претензии: «Вся Лапландия принадлежит Норвегии; из расположения к царю король уступает ему южную часть (Терский берег Кольского полуострова, давно заселенный поморами. – Н. И.) и себе оставляет лишь северную». Уже упоминавшийся голландец ван Салинген, по совместительству датский шпион, составил подробную карту Лапландии и Русского Севера. На ней поперек Кольского полуострова он начертил слово «Норвегия».
Московское правительство било доводы датчан своим козырем: «Лопская земля искони вечная наша вотчина за много лет… и на той земле монастырь Печенский и волость Кола… и Нявдема и Паз-река и погост Мотоцкой искони поставлен, и в них живут наши люди русские и корельские, и лопь крещеная и некрещеная…»
Печенгский монастырь в этом споре играл роль пограничного столба. На протяжении десятилетий Россия и Дания предъявляли друг другу свои выкладки – когда именно он появился, то есть чьи права на территорию древнее. Датчане относили его возникновение к 1530–1540-м годам. Москва настаивала на более ранней датировке – начало XVI столетия. Если подразумевать Трифонов монастырь,
