Борис Слуцкий - Илья Зиновьевич Фаликов
Слуцкий любил живопись. Обживая Москву, ещё юный Слуцкий облюбовал Музей нового западного искусства на Кропоткинской улице и ходил туда как домой. Цветаевский Музей Пушкина[26] на Волхонке был им освоен от и до.
Летом 1956 года в Музее на Волхонке стараниями Ильи Оренбурга и Ирины Антоновой прошла выставка, посвящённая семидесятилетию Пабло Пикассо, и безумный ажиотаж толпы чуть не раздавил самого Оренбурга. Слуцкий там был по протекции Оренбурга, а потом бывал на подпольных выставках советского андеграунда. Оренбурга он привозил в подмосковное Лианозово, где работала «лианозовская группа» неформалов от поэзии и живописи.
Вклад Ильи Оренбурга в литературную и общую судьбу Слуцкого, пожалуй, можно сравнить с его же участием в жизни Марины Цветаевой накануне её отъезда из России и в первое время её эмигрантской жизни. Слуцкому он, по сути, сделал имя и проистёкшую из этого обстоятельства первую книгу, трудно готовящуюся в издательстве «Советский писатель». По выходе книги автор надписал её мэтру:
Илье Григорьевичу Эренбургу
Без Вашей помощи эта книга не вышла бы в свет,
а кроме того от всей души
Борис Слуцкий
Можно больше сказать. Едва Слуцкий поселился на Ломоносовском проспекте, 15, как сразу уехал — в Италию. И его первый выезд за границу, и даже женитьба — всё это, как знаки грянувшей удачи, счастливо связано с эренбурговской опекой Слуцкого.
В 1955 году главным редактором «Литературной газеты» назначили Всеволода Анисимовича Кочетова. Внутриредакционная вольница кончилась. У начальника была железная рука. Этой рукой он создал несколько романов, образцово соцреалистических, бестселлеров, выстраивающих очереди в книжных магазинах. Его, переведённого на основные языки, знали в мире. Ярая ностальгия по сталинским порядкам: идеальной власти и безукоризненной партии. В шестидесятых Кочетов — неистовый оппонент Твардовского с его свободомыслящим «Новым миром»: сам он редактировал «Октябрь», будучи снят с поста главреда «ЛГ». Кочетов был гротесковой гиперединицей в полку ратоборцев за коммунистическую правду — в сущности, шаржированной копией тех же идеалистов, что и Слуцкий в начале-середине пятидесятых годов. Брежневизм не устраивал Кочетова. Фигура по-своему трагическая: в 1973 году он покончил с собой. Но в середине пятидесятых его позиции в газете и вообще в социуме были незыблемы.
Случилось так, что Кочетов был в отъезде или отпуске, и в газете прошла статья Эренбурга о Слуцком. Журналистам, заказавшим Эренбургу «что-нибудь для газеты», и в голову не могло прийти, что Эренбург для Кочетова не очень приемлем. Вернувшийся Кочетов пришёл в ярость.
Это была ересь — статья Эренбурга:
Мне кажется, что теперь мы присутствуем при новом подъёме поэзии. Об этом говорят и произведения хорошо всем известных поэтов — Твардовского, Заболоцкого, Смелякова, и выход в свет книги Мартынова, и плеяда молодых, среди которых видное место занимает Борис Слуцкий. <...> Конечно, стих Слуцкого помечен нашим временем — после Блока, после Маяковского, — но если бы меня спросили, чью музу вспоминаешь, читая стихи Слуцкого, я бы, не колеблясь, ответил — музу Некрасова. Я не хочу, конечно, сравнивать молодого поэта с одним из самых замечательных поэтов России. Да и внешне нет никакого сходства. Но после стихов Блока я, кажется, редко встречал столь отчётливое продолжение гражданской поэзии Некрасова. <...> Почему не издают книгу Бориса Слуцкого? Почему с такой осмотрительностью его печатают журналы?
Надо сказать, что эти вопросы несколько беспокоили и заместителя Кочетова — Виктора Алексеевича Косолапова, допустившего эренбурговскую публикацию. Он потом, став главредом «ЛГ», напечатает и «Бабий Яр» Евтушенко, за что довольно скоро поплатится увольнением с работы.
Так или иначе, статью Ильи Эренбурга напечатали.
На планёрке Кочетов заявил:
— Надо выдать Илье сполна.
Сомнительного молодого автора, с его немногим более тридцати напечатанными стишками, сравнивают — с Некрасовым.
В газете появилась статья, точнее — читательское письмо. Называлось оно «На пользу или во вред?», с подзаголовком «По поводу статьи И. Эренбурга», подписано Н. Вербицким, преподавателем физики 715-й московской средней школы. Лжеавтор лжеписьма обращался к Эренбургу:
Если бы вы в своей статье высказывали просто своё мнение, это было бы вполне правильно. У каждого может быть своё мнение по любому вопросу, а другие, в меру своего разумения, могут соглашаться или не соглашаться с ним. Но мнение, высказанное вами в статье, носит декларативный характер. <...> Я отнюдь не собираюсь утверждать, что названные вами в статье Ахматова, Цветаева, Пастернак в какой-то степени не влияли на развитие советской поэзии в послереволюционные годы. Выяснить, было ли это влияние положительным или отрицательным, — дело историков литературы.
Аля — Ариадна Эфрон, дочь Цветаевой, — написала 2 августа 1956 года Эренбургу:
Что за сукин сын, который написал свои соображения (свои ли?) по поводу Вашей статьи о Слуцком? Для простого преподавателя физики, или химии, или Бог знает чего там ещё он удивительно хорошо владеет всем нашим советским (не советским!) критическим оружием — т. е. подтасовками, извращениями чужих мыслей, искажением цитат, намёками, ложными выводами и выпадами. Кто стоит за его спиной?
А всё-таки хорошо! Не удивляйтесь такому выводу — мне думается, хорошо то, что истинные авторы подобных статей уже не смеют ставить под ними свои имена, ибо царству их приходит конец, они прячутся по тёмным углам и занимаются подстрекательством, но оружие, которым они так мастерски владели, уже выбито из их рук. И вот они пытаются всучить его разным так называемым «простым людям», той категории их, которой каждый из нас имеет право сказать: «сапожник, не суди превыше сапога»!
Публикация Эренбурга в «Литературке», весь сюжет появления его слова о Слуцком в этом издании, на время выпавшем из железной руки В. Кочетова, запоздалая кочетовская попытка при помощи подставного читателя выправить конфуз, кончившаяся саморазоблачением, — подобно тому, как многим из молодых поэтов выпала счастливая карта встретиться со Слуцким, самому Слуцкому необычайно повезло на Эренбурга. Безусловно, в помощи молодым поэтам и художникам он опирался на свой личный опыт выхода на свет Божий из полунебытия.
Эренбург не был всесилен, как это кому-то казалось. Лев Озеров рассказывает в воспоминаниях:
Был такой эпизод. В прессе появились разносные статьи о Цветаевой. Особенно неистовствовал И.
