Борис Слуцкий - Илья Зиновьевич Фаликов
Дело в том, что Эренбург готовил книгу Цветаевой и написал к ней предисловие. Он поспешил напечатать его задолго до выхода книги. Статьи в прессе были направлены на то, чтобы сорвать выход книги. И выход книги был сорван. Эренбург вызвал Слуцкого, Межирова, меня и просил нас, каждого в отдельности, заступиться, не за него — за Цветаеву. Каждый из нас должен был связаться с кем-либо из тогдашних корифеев и убедить его написать хотя бы небольшую статью в защиту Цветаевой.
Меня просили связаться с Твардовским. Вскоре я был у Александра Трифоновича.
— А что я могу сделать? Ты думаешь, что я могу повлиять на ход событий? Время своё дело сделает. Без прессы, без шума имя будет восстановлено. Наберись терпенья.
Так никто и не откликнулся. Но время своё дело сделало...
В дневнике Озерова за 1957 год этот эпизод описан подробней:
26 февраля. <...>
Вечером Борис Слуцкий вызвал меня к И. Г. Эренбургу. Там был ещё Межиров. Речь шла о пасквиле, который написал в «Крокодиле» Рябов. Затронута Марина Цветаева. Тон статьи заушательский.
Две фразы резкого ответа подписали В. Иванов, И. Сельвинский, С. Щипачев, В. Луговской, И. Эренбург, П. Антокольский. Нужна была подпись Л. Леонова. Поехали к нему с Межировым. Он в Чехословакии. Поехали к Твардовскому. Вышел сонный, пригласил в кабинет. Рассказываю.
— Это телеграмма с борта ледокола. Нужно дать спокойный развёрнутый ответ. Надо иметь в виду не Рябова, а читателя. А что он знает о Цветаевой? Ведь Рябов задел не только Цветаеву, но под Смертяшкиными он имел в виду в «Литературной Москве» и Фадеева, и Щиглова, и Ив. Катаева...
Не подписал. Просит развернуть.
Поехали к Эренбургу.
— Ну, как — со щитом или на щите?
Решили всё же оставить две фразы. Позвонили Светлову. Пьяный голос в трубку хрюкнул:
— Надо посильней. Матом!..
Межиров в машине:
— Чёрт возьми, невозможно работать в искусстве.
Слуцкий избегал (почти) аллюзий, намёков, центонов, цитат и прочего инструментария герметического стихотворства. Когда он пишет: «Им хорошо вдвоём среди миров» («Читатель отвечает за поэта...»), это ещё не значит, что он кивает в сторону Иннокентия Анненского («Среди миров, в мерцании светил...»), но — может быть, может быть...
Редкий случай, когда он допустил некий намёк в стихотворении, наверняка связанном как раз с Цветаевой. Выделяю курсивом:
Начинается длинная, как мировая война,
Начинается гордая, как лебединая стая,
Начинается тёмная, словно кхмерские письмена,
Как письмо от родителей, ясная и простая Деятельность.
(«Начинается длинная, как мировая война...»)
А может, он окликает Ахматову (по её книге «Белая стая»)? Нет, всё-таки, исходя из степени приоритетности у Слуцкого, имеется в виду цветаевский «Лебединый стан». В крайнем случае — обе они. Лебединая стая сопряглась с КГБ, судьба женщины-поэта — со своей «деятельностью».
Эти стихи были обречены на подпольное существование. Хотя, надо сказать, что-то вроде сочувствия проскальзывает насчёт должности председателя КГБ. Рыжая белка попадает в число рыжих лошадей и рыжих поэтов.
В своё время Слуцкий с Самойловым пообещали друг другу не публиковать все написанное ими до смерти Сталина. Евтушенковский «Бабий Яр» был напечатан 19 сентября 1961 года («Литературная газета»). Пошёл вселенский шум. Сервильная «Литература и жизнь» поместила два материала — 24 сентября дуболомные стихи А. Маркова «Мой ответ» и 27 сентября ушлую статью Д. Старикова «Об одном стихотворении», в которой евтушенковскому стиху противопоставлен «Бабий Яр» эренбурговский (1944), в цитатах оборванный где надо, как образец «подлинного интернационализма».
Эренбург, пребывая тогда в Риме, о публикации узнал из итальянских газет. Слуцкий счёл необходимым срочно с ним связаться. Стиль письма, учитывая перлюстрацию, достаточно осторожен.
Дорогой Илья Григорьевич!
Грязная статья Старикова получила широкий резонанс и наносит серьёзный ущерб престижу нашей печати. Мне кажется, что было бы очень хорошо, если бы Вы телеграфировали своё отношение к попытке Старикова прикрыться Вашим именем — н е м е д л е н н о и в авторитетный адрес.
Крепко жму руку.
Борис Слуцкий.
Заварилась эпистолярная каша, Эренбург писал Хрущеву и его помощнику В. С. Лебедеву, в сухом остатке — крайне лаконичное «Письмо в редакцию» Эренбурга 14 октября на последней странице «ЛГ». Слуцкий принимал во всём этом непосредственные участие, черновики писем Хрущеву написаны его рукой, Эренбург подредактировал их в сторону меньшего политического темперамента. Когда после кремлёвских встреч Хрущева с художественной интеллигенцией (1963) Эренбургу поставили заслон в публикации его мемуаров, писатель опять обратился к главе партии с письмом, и опять вчерне набросал эпистолу — Слуцкий.
В течение 1956 года вышло два выпуска альманаха «Литературная Москва» под редакцией М. Алигер, А. Бека, В. Каверина, Э. Казакевича, К. Паустовского, В. Тендрякова и др. В первом выпуске были напечатаны Николай
Асеев, Николай Заболоцкий, Борис Слуцкий, но и Алексей Сурков со товарищи. Их пригласили на ТВ.
Слуцкий пишет:
Телевидение было тогда свежайшей новинкой. Я выступал в первый раз. Заболоцкий, наверное, тоже. В студии на Шаболовке стояла чрезвычайная жара — градусов в сорок. Нас мазали, пудрили и долго, вдохновенно рассаживали. Мы оба были подавленны и помалкивали.
Командовал передачей Сурков. По его плану, где-то в самом конце отведённого «Литературной Москве» часа он должен был сказать: «А вот поэты Заболоцкий и Слуцкий. Вы видите, они оживлённо разговаривают друг с другом!» После чего мы должны были прекратить разговор, осклабиться и почитать стихи — сначала Н. А., потом я.
Передача шла, до конца было ещё далеко, я сидел под юпитером, плавился, расплавлялся и думал о том, что вот рядом со мной помалкивает Заболоцкий. Оба мы помалкивали и думали свои отдельные думы, нимало не контактируя друг с другом.
Когда Сурков сказал запланированную фразу и глазок телекамеры уткнулся в нас двоих, это застало нас врасплох. Очевидцы свидетельствуют, что мы как-то механически дёрнулись друг к другу, механически осклабились, после чего Н. А. начал читать — как обычно, ясно выговаривая каждое слово, серьёзно, вдумчиво, чётко отделяя текст от себя, от своего широкого лица, пухлых щёк, больших очков в роговой оправе, аккуратистской причёски, от всей своей аккуратистской наружности, плохо увязывавшейся с текстом.
Это было первое знакомство с Заболоцким, а первое знакомство с его стихами состоялось лет
