Виктор Астафьев - Нет мне ответа...Эпистолярный дневник 1952-2001
В восьмом номере «Нового мира» напечатана моя короткая повесть «Обертон»: это снова о нашей погубленной молодости, о несбывшейся любви.
А третью книгу романа пока не рожаю, не начались схватки, только в башке прокручивается и прокручивается материл, может, осенью начну,
Пока же бьюсь над собранием сочинений, которое издают здесь, в Красноярске, в мощном издательстве «Офсет». Пока мы с Марьей подготовили девять томов, а всего должно быть 15 (!) Каждый том я решил откомментировать сам, чтобы после меня не плели всякие домыслы. Вот закончу эту громоздкую работу и продолжу писать роман. Василь! Поздравляю тебя с Новым годом] Пусть он будет полегче уходящего. По возможности будь здоров. Поклон твоей супруге. Обнимаю тебя. В. Астафьев
1996 г.
(Б.Черных)
Дорогой Борис!
Этот «Крик в ночи», конечно, написан умным мужиком, но, вероятно, из тех самоуверенных интеллектуалов, которые считают, что умнее их на свете нет и быть не может. Односторонности и отсебятины не избежал он и в истолковании вечных истин, как Боговых, так и человеческих. И самое большое, непростительное в суждениях Грицюка, когда он уподобливается злому обывателю, поддаётся его самой оголтелой и живучей демагогии, там, где дело доходит до суждений об интеллигенции. Причём суждения Грицюка мало отличаются от рассуждений галифастых комиссаришек и деятелей комбедов, которые точно опознавали интеллигенцию: раз в очках и в шляпе, тем паче в пенсне — стреляй его, падлу, — интеллигент!
И в рассуждениях о том. кто имеет отношение к Руси и кому разрешается на ней и в ней жить, Грицюк близок к установкам Зюганова и его подвижников. Сановитость и претензия на исключительность всегда приземляют человека, оскопляют его мысли, и даже если он приветствует «коммунистический химер», сам того не сознавая, впадает в коммунистическую категоричность и спекулятивное суесловие.
У меня нет сейчас времени и здоровья обширно возразить разгульной демагогии Грицюка, но и в папке моей хранятся письма художника из Новгорода Владимира Гребенникова, последнее из них. думаю, будет толковым и убедительным ответом вашему автору и твоему. Борис, другу.
Пусть вас не смущает, что письмо начинается с отклика на мой роман. Сие лишь повод для разговора, чтобы у вас не создалось впечатление, что письмо это пишет праздный, в «словесную дурь» впавший человек или бездельник, от излишества свободного времени, в целях «независимости» духа и жизни подавшийся работать в дворники иль кочегары и там, за горячим котлом, с похмелья изливающийся философскими откровениями, которые всенепременно выведут его в отчаянные борцы за свободу своего и всех угнетённых народов, и он будет носить звание — диссидент, как провинциальный народный артист юбилейную медаль на пиджаке.
Автор этой статьи-письма — человек многосемейный, обстоятельный, если мне память не изменяет, ребятишек у него семеро, они долго ютились в трёхкомнатной «хрущёвке» и жили огородом. Все ребятишки в семье труженики, с малолетства добывающие свой хлеб трудом, и не только земляным. Насколько я знаю и слышу, старшие уже вышли в люди, старшие сын и дочь сделались художниками, обзавелись семьями, имеют детей. Когда сделалось тесно в «хрущёвке», не зависимый ни от кого, кроме Бога, никакой власти не признающий глава семьи попросил участок земли рядом с заброшенным и запущенным собором, с тем, чтобы срубить два дома — себе и детям, — и доглядывать храм. Они семейно срубили большие, основательные дома, а уж как художник Гребенников умеет обиходить, украсить и обставить жилище, я видел, будучи в Новгороде.
И художник Владимир Гребенников не последнего ряда, художник синтетический, из дерева, золота, прикладных материалов и ярких красок сотворяющий такие полотна, скульптуры и что-то совершенно новое, необъяснимое, что невольно замираешь перед его божественными творениями. Он долго упорствовал, никому не продавал свои работы, надеясь, что родные ценители искусства, Отечество наше заинтересуются его творениями. Нет, почти невостребованы работы, не боюсь этого слова, великого современного художника. Слух до меня дошёл, что некоторые замечательные его работы уже уплыли за далёкую границу — «Распятие» и «Русь светлая». Если это так (жить-то и Гребенниковым надо, да ещё и строились в годы инфляции), я готов плакать и проклинать равнодушие наше к скромным нуждам наших бессребреников, творцов наших и впадающих в интеллектуальную истерию тех ценителей, что восславляют и рекламируют всяческую модную мазню.
Я потому позволил себе так подробно написать об авторе письма, что празднословие, политическая трескотня затопили наше шаткое общество. Кругом ждут «хорошую власть», которая каши даст и жизнь наладит, а Гребенниковы, количество их по Руси, к сожалению, убывает стремительно, добывают всё своим трудом и очень не любят, когда им мешают жить своим трудом блудословы и бездельники.
Получил последний номер «Очарованного странника» и с удивлением увидел хвастливое, самоздравное интервью с общественным деятелем Есиным, который хвалится тем, что в Литинституте, им ведомом, нет ни пьяниц, ни хулиганов, ни подозрительных студентов, — в институте ныне всё правильно, не шляются по общежитию разные Рубцовы, Передреевы, Мерзликины, Беловы, Сафоновы, Олжасы Сулейменовы — всё, как из показательного крыловского хора: «Они хотя немножко и дерут, зато уж в рот хмельного не берут».
Вы хотя бы из чувства брезгливости не пускали на чистые полосы своей пока еще не загрязнённой газеты Есиных-то, тем более в один номер со светлым мучеником, несгибаемым бойцом, честнейшим человеком нашего чудовищного времени Василием Стусом, который, кстати, замучен в Кучинском политлагере, что неподалёку от города Чусового, где я прожил почти восемнадцать лет. В газете «Чусовской рабочий», оскверняя родное слово, я прославлял любимых вождей и неутомимых советских тружеников, ничего не зная о Кучинском лагере, ибо весь западный склон Урала был осыпан лагерями разного профиля. В некоторых я бывал и позднее изобразил их в меру сил своих, но к Кучинскому лагерю нас, верноподданных горе-журналистов, и на винтовочный выстрел не подпускали.
А ныне... ныне решено на базе кучинского смертного полигона, где тренировались коммунистические мясники, создать мемориал политических лагерей и возглавить это заведение поручено сокурснику по Пермскому университету и другу моего сына, если, конечно, не спохватились, не раздумали те, кто там, в Кучино, перевоспитывал, идейно направлял разных стусов, а ныне заседает в обкомах, переименованных в администрации и разные отстойники для бывших партократов вроде страховых и коммерческих компаний.
