Николай Оцуп - Океан времени

Химеры

Есть нежная и страшная химера:Не все лицо, не руки (на свету),А только рот и дуло револьвераГорячее от выстрела во рту.

Есть и такая: толстая решетка,И пальцы безнадежные на ней,И прут железный в мякоть подбородкаВрезается все глубже, все больней.

Есть и другие — в муке и позореОни рождаются из ничего,Они живей чудовищ на соборе,Они обрывки ада самого.

Но, друг мой, не довольно ли видений —Действительность бывает пострашней,И знаешь, чем она обыкновенней,Тем меньше сил сопротивляться ей.

Не торопясь часы проходят мимо,И надо жить в усталости тупойИ стариться уже с неизгладимойПрезрительной усмешкой над собой.

«Всё, что жизнь трудолюбиво копит…»

Всё, что жизнь трудолюбиво копит,Всё, что нам без устали дари́т, —Без остатка вечное растопитИ в себе до капли растворит.

Как для солнца в ледяной сосулькеФорму ей дающий холод скуп,Так для вечности младенец в люльке,В сущности, уже старик и труп.

«Что из виденного из всего…»

Что из виденного из всегоТвой последний выделил бы взгляд?«Никого, мой друг, и ничего», —Перед смертью правду говорят.Да и почему бы не забытьТо, чего могло бы и не быть.

Эпоха

Нет никакой эпохи — каждый годВсё так же совершается, всё то же:Дыши — но воздуху недостает,Надейся — но доколе и на что же?

Всё те же мы в жестокости своей,При всех правителях и всех законахВсё так же, и не надо жизни всейДля слишком многих слишком утомленных.

Всё так же без шута и подлецаНе обойтись, как будто мы на сцене.Всё так же нет начала, нет концаВ потоке надоевших повторений.

И каждый, смертью схваченный врасплохНа склоне лет, растраченных без цели,Всё тот же грустный испускает вздох:«Да стоило ли жить, на самом деле?»

А все-таки, не правда ли, нет-нетЛюбовь простая (о, всегда всё та же)Мучительно походит на ответ,На утешение, на счастье даже.

1927–1929

«Какая пальма! Как она…»

Какая пальма! Как онаВетвями длинными поводит, —Но даже римская веснаВо мне простора не находит.В траве садовники лежат,Закусывая и болтая.Лопата одного лентяяЧиста и блещет, как закат.И хорошо семинаристамВ саду зеленом и ветвистом:Недвижны ленты за спиной,И взор сияет тишиной.И англичанину в каретеПриятен Пинчио — сквозитЛиства. Какой спокойный вид,Цветные пятна — это дети,А небо, серое с утра,Подобно куполу Петра.Но явно гений святотатцаЗатмил зиждителя-Отца:Лазури не дано концаИ может ли она сказаться?Подъемом каменно-крутымИ кривизной могучих линийКак воля он необходимНебес лазоревой пустыне.

«Поэт в изгнании. Его смягчают муки…»

Поэт в изгнании. Его смягчают муки:Он полюбить успел чужой народ,И хоть нерусские вокруг он слышит звукиПо-русски об Италии поет.Она ему уже настолько верный друг,Что флорентийский мул, и костромской битюгИ нашей песни стон, и здешнее bel canto,Сирокко жгучее, и вой сибирских вьюгИ к Пушкину любовь, и ДантеРасширили земных владений круг,Границы родины поэта-эмигранта.

«Снег и снег, не измеришь докуда…»

Снег и снег, не измеришь докуда,И песок обжигает верблюда…

Над полями экспресса свисток,И призывы из тюрем и ссылки,

И ребенок кусает сосок,Под которым нежнейшие жилки.

Лист на дереве, рыба в воде,Человек на потухшей звезде.

«Прояснилось — не за окном, во мне…»

Прояснилось — не за окном, во мне…Природа же уныла и сонлива,Полощется промокшая крапива,Как водоросли темные на дне.

Я вспоминаю о великом дне…Сегодня даль бесцветна и дождлива,И веет чем-то грозным от залива,Но все это, но все это — вовне.

Свободен я не только от природы —Весь мир опустошающие годыУже не тягостны душе моей:Я встретил лучшую из всех людей.

«Почти упав, почти касаясь льда…»

Почти упав, почти касаясь льда,Над ним тем легче конькобежец реет;Почти сорвавшись, на небе звездаТем ярче в ту минуту голубеет.

И ты, от гибели на волосок,Мечтая пулей раздробить висок,Опомнился на миг один от срыва —

И что ж? Душа, могильная вчера,Как никогда сегодня терпелива,И жизнь вокруг неистово щедра.

«Наших волос вес…»

Наших волос весТоже из главных чудес.

Дно мрака и света,Глаз, наша краса,

Или рука — эта —Истинные чудеса.

О несравненнаяМира частица,

Сердце, еще не уставшее биться!

Чайка

Пересекая падающим путь,Охотницы божественная формаНе опоздает в воздухе нырнутьЗа крохами взлетающего корма,И даже пальцы длинные толкнув,Из них добычу вырывает клюв.И долго продолжается игра,И что-то родственное ты у чайкиУже улавливаешь, как сестра.И правда: в этих быстрых, без утайки,Без страха, без оглядки воровскойОхотницах — есть общее с тобой.

Коснулся ветер платья и волныСреди залюбовавшихся прохожих.Один я знаю, сколько глубиныВ глазах твоих и грации, похожихПо смелости и строгой красотеНа легкий тот полёт, на крылья те.

«Из города побег…»