Вадим Арбенин - Предсмертные слова

А «отец» русского марксизма ГЕОРГИЙ ВАЛЕНТИНОВИЧ ПЛЕХАНОВ не хотел покоя даже на койке туберкулезного санатория «Питкеярви» в финском городе Териоки и в предсмертном забытьи всё спорил, дискутировал, боролся с кем-то из своих политических противников. И вдруг, в какой-то момент, приподнялся на подушках, энергично взмахнул рукой и, лихорадочно блестя глазами, громко прошептал: «Пусть попробуют не признать меня!.. Я им задам!..» Розалия Марковна не удержалась и расплакалась. Увидев её слёзы, Плеханов побранил жену: «Что ты, Роза, как тебе не стыдно! Мы с тобою старые революционеры и должны быть тверды! Вот так!» — сказал он, подняв правую руку и сжав кулак. Плеханов не боялся смерти и как мог утешал жену: «И потом, что такое смерть? Это — слияние с природой». И, повернувшись к окну, показал: «Видишь ту берёзу, которая нежно склонилась к сосне? Быть может, и я когда-нибудь превращусь в такую берёзу. Что тут плохого?..» На могиле Плеханова на Волковом кладбище в Петрограде, по его просьбе, начертали слова из поэмы Перси Шелли «Адонис»: «Он слился с природой».

Когда карета «скорой помощи» приехала забрать в госпиталь Нобелевского лауреата мира ДЖЕЙН АДДАМС, она читала в постели книгу. «Я бы хотела закончить роман, доктор, — взмолилась она. — Дайте мне дочитать. Осталось всего несколько страниц». И потом, превозмогая боль, с улыбкой добавила: «Так хочется узнать перед смертью, чем там всё это закончится». — «Ерунда, — сказал доктор. — Вы не умрёте! Ещё успеете начитаться». Нет, она так и не дочитала роман и не узнала его концовки.

Последние слова, написанные в дневнике слабеющей рукой смертельно больного премьер-министра Англии НЕВИЛЛА ЧЕМБЕРЛЕНА, полны трагической иронии человеческого бытия: «Читал отчёты прессы о моей отставке. Ни от кого ни малейшего сочувствия человеку… Интересно, о чём это я буду писать на следующей неделе?» Нет, писать он уже не мог. Но мог ещё читать. И перед смертью перечитывал роман «Мидлмарч» своей соотечественницы, писательницы Джордж Элиот. Читал вслух строки, возвращавшие его последние мысли к чистым родниковым водам и непередаваемо свежему воздуху его родного Мидленда. А когда к нему пришёл попрощаться архиепископ Кентерберийский, то Чемберлен сказал ему: «У меня всё то очень хорошо, то всё очень плохо, но в целом мне кажется, что всё же больше плохого, чем хорошего. Однако я пребываю в надежде на лучший исход, когда мы снова с вами увидимся». Нет, увидеться снова им уж не довелось. Невилл Чемберлен умер 9 ноября 1940 года.

Умирающий «Первый гражданин Великобритании» СЕСИЛ ДЖОН РОДС, бывший премьер-министр Капской колонии, перечитывал на одре — и в который уж раз! — сочинение римского императора Марка Аврелия «Наедине с собой», книгу, с которой он не расставался со школьной скамьи. Сидевший подле него банкир Льюис Мишелл вдруг услышал, что Родс напевает простенькую песенку, которую, возможно, слушал в детстве, сидя на коленях у матери. А потом пробормотал: «Так мало сделано, так много ещё надо совершить!» Мало? Сын бедного викария, Сесил Родс стал «бриллиантовым и золотым королём» и финансовым магнатом, именем которого названа страна Родезия, на территории которой уместились бы пять его родных Англий. А ему всё мало! Он жестоко простудился в море, на пути из Лондона в Кейптаун, да ещё во время шторма несколько раз падал на палубе и в своей роскошной каюте, а потом и в штурманской рубке, где ему устроили постель на столе. Когда пароход бросил якорь в гавани, Родс уже умирал. Его поместили на узкой веранде небольшого коттеджа под цинковой крышей поблизости от моря, в пригороде Кейптауна, Мёйсенберхе, и вокруг него суетились с перекошенными лицами друзья, домашние, священник, нотариус, сиделка с судном в руках, ожидая конца. И донёсся до них лишь слабый хрип и невнятно произнесённые прерывающимся голосом слова: «Переверните меня…» И его перевернули. И на этом закончилась земная эпопея завоевателя, «Наполеона Южной Африки», идола своего поколения, кумира Редьярда Киплинга и Артура Конан-Дойла. Его похоронили в Родезии, на скалах Матопо и написали на камне: «Здесь покоятся останки Сесила Джона Родса». Даты жизни, по его просьбе, не обозначили — Родс считал это излишним. «Меня будут помнить четыре тысячи лет», — говаривал он. И ведь помнят же!

Английский писатель ДЭВИД ГЕРБЕРТ ЛОУРЕНС, автор скандально известного романа «Любовник леди Чаттерлей», читал на смертном одре биографию Колумба. Он только что сбежал из альпийского туберкулёзного санатория Ad Astra, «похожего на затрапезную гостиницу», где не пожелал умереть, и поселился на вилле Робермон в небольшом, утопающем в виноградниках городке Ванс, что на юге Прованса. Жену Фриду он неожиданно для неё попросил: «Не оставляй меня. Не уходи». И она сидела с книгой возле его постели, к которой он обычно не позволял ей подходить. Незадолго до вечернего чая он вдруг сказал ей: «У меня должно быть температура. Кажется, начинается бредовая горячка. Поставь мне градусник». А потом, когда она горько расплакалась, приказал ей тоном, не терпящим возражений: «Не плачь. Но мне нужен морфий». Фрида послала дочь Барбару за его английским доктором Эндрю Морландом, и тот сделал Лоуренсу укол. «Мне лучше теперь, мне лучше, — обрадовался он. — А если бы я мог пропотеть, было бы ещё лучше». И в качестве гонорара подарил доктору подписанный экземпляр «Любовника леди Чаттерлей». А потом умолял жену: «Держи меня, держи меня крепче… Я не знаю, где я… Я не знаю, где мои руки… Где я?..» Дыхание «жреца любви», как звали писателя преданные почитательницы из его родного Ноттингемшира, становилось всё спокойнее и спокойнее, и в 10 часов вечера, в понедельник, 2 марта 1930 года нить жизни Дэвида Лоуренса оборвалась, оборвалась в День святого Давида. Последними его словами стало обращённое к жене обвинение, правда, незаслуженно оскорбительное: «Фрида, это ты убила меня…»

И НИКОЛАЮ АНДРЕЕВИЧУ РИМСКОМУ-КОРСАКОВУ тоже был нужен морфий. «Впрысните мне морфий и камфору», — попросил он сыновей. Композитор только что с палкой в руке, в люстриновом пиджачке и синей кепке, с любимым пойнтером Рексом, очень медленным шагом обошёл свой любимый сад в Любенске. Это в Лужском уезде. Несмотря на запрещение доктора и на уговоры домашних, он много гулял по этому саду. «Простился со всеми», — говорили потом служащие усадьбы. Стоял чудесный июньский день, весь сад был в цвету и напоён благоуханием, но к вечеру в воздухе запахло грозой. После вечернего чая Николай Андреевич, не присаживаясь, поиграл на рояле, а затем, считая ступеньки и останавливаясь на каждой из них на пять минут по часам, поднялся к себе в спальню. «Михаил, ты знаешь, что Гершельман (московский генерал-губернатор. — В. А.) против постановки моего „Золотого петушка“? — спросил он по дороге сына. — И уже поспешил сообщить об этом цензору. Как тебе это нравится?» В спальне он сел около кровати в кресло, мучительно тяжело дыша. Сыновья сделали ему укол, потом — другой, а жена, Надежда Николаевна, согрела ноги в шайке с горячей водой. Неожиданно за окнами раздался короткий, но сильный удар грома, а в ставни ударили шумные струи начавшегося ливня. И под рёв разгулявшейся непогоды великий композитор отдал богу душу. Было три часа ночи 8 июня 1908 года.