Вадим Арбенин - Предсмертные слова

В предрождественскую неделю 1761 года пятидесятидвухлетняя императрица ЕЛИЗАВЕТА ПЕТРОВНА с несомненными признаками водянки уже не поднималась с постели. Ей сказали, что она умирает, но царица по-прежнему не верила, что «дама в белом» когда-нибудь придёт за ней. И всё же безносая старуха с ржавой косой пришла за бывшей весёлой и беспечной красавицей, пришла в праздничных одеждах великого праздника православного мира, Рождества: все церкви Петербурга уже начали торжественную литургию. Елизавета сама призвала священника: «Я готова принять святые Тайны» и повелела читать отходную, заставляя его дважды повторять каждую молитву, и сама дважды повторяла их вслух за духовником: «Упокой, господи, души усопших раб твоих…» А потом обратилась к собравшимся подле ее смертного одра царедворцам: «Прошу простить меня за мои прегрешения вольные и невольные». После чего кивком головы подозвала к себе Великого князя Петра и Княгиню Екатерину и заплетающимся языком прошептала нечто похожее на «Живите дружно…» Язык отказался повиноваться ей, и больной одышкой князь Никита Юрьевич Трубецкой, вышедши на порог императорской спальни, писклявым старческим голосом объявил: «Её императорское величество, государыня наша императрица Лисавет Петровна кроткая изволила опочить в Бозе… Плачьте». Ответом ему были рыдания и стоны на весь дворец. Племянник Пётр, «вечный подмастерье Фридриха Великого», ставший отныне новым императором России, Петром Третьим, отправился на свою половину дворца. Его жена Екатерина Алексеевна, будущая императрица Екатерина Великая, осталась при теле покойной. А вот Фридрих Великий у себя в Берлине ликовал: «Morta la bestia, morta il veneno» («Умерла бестия, умерла гадюка»). После Елизаветы осталось пятнадцать тысяч почти новых платьев, несколько тысяч башмаков и два сундука чулок и лент.

«Попа! Попа!» — звал задыхающимся голосом первый дворянский писатель-вольнодумец АЛЕКСАНДР НИКОЛАЕВИЧ РАДИЩЕВ, многострадальный автор «пагубной книги» «Путешествие из Петербурга в Москву». Часом ранее он, страдая от ипохондрии и дурной болезни, грехов бурной молодости, и устрашась обещанной ему повторной ссылки в Сибирь, «вдруг схватывает большой стакан с крепкой водкой, приготовленною для вытравления мишуры поношенных эполет старшего его сына и выпивает разом». Но этого ему показалось мало. «В ту же минуту берёт бритву и хочет зарезаться. Но старший сын Василий заметил это, бросился к нему и вырвал бритву». «Я буду долго мучиться», — сказал ему отец. Действительно, мучился он долго. Императорский лейб-медик Яков Васильевич Виллие, присланный Александром Первым, ничем уже не мог ему помочь. Средний сын Николай остановил под воротами дома случайного священника и уговорил его зайти к отцу. «Радищев исповедовался как истинный христианин, повторив несколько раз: „Господи! Прими мою душу. Господи!..“ Яд действовал уже ужасным образом», и после нескольких часов тяжких страданий писатель, «бунтовщик хуже Пугачёва», человек непоколебимой честности, опередивший свой век своими взглядами, скончался в первом часу пополуночи 12 сентября 1802 года. В метрической книге Санкт-Петербургской духовной консистории есть указание, что Радищев «умер чахоткою».

ДАВИД ЛИВИНГСТОН, первооткрыватель водопада Виктория, и умер в деревне Илала, в четырёх милях юго-восточнее озера Бангвеулу. Перед смертью он вызвал своего слугу и спутника по экспедиции Суси и, медленно растягивая слова, с усилием спросил его на языке суахили: «Мы в Луапуле?» — «Нет, мы в деревне вождя Читамбо, вблизи Молиламо». — «Сколько же дней пути до Луапулы?» — «Я думаю, ещё дня три, господин». Ливингстон попросил тёплой воды и дозу каломели из дорожной аптечки. «Хорошо, — приняв лекарство, пробормотал он. — Теперь можешь идти». Это были последние услышанные от него слова. Великого исследователя Африки нашли бездыханным в четыре часа утра. При свете восковой свечи он стоял на коленях у постели из дикой травы в наспех построенной из тростника хижине. Его тело было наклонено вперёд, голова опущена на подушку, а лицо спрятано в ладони. Перед смертью он молился. Последняя запись в дневнике Доктора от 4 мая 1873 года, сделанная дрожащей рукой и неразборчивым почерком, сообщала: «Совершенно обессилел и остаюсь здесь, чтобы отдохнуть; послал купить двух молочных коз, мы на берегах Молиламо…» Из его трупа удалили сердце и внутренности, закупорили их в оловянную банку и предали земле. Тело же пересыпали солью и выставили на солнце посреди лагеря. По прошествии четырнадцати дней высушенный труп обернули ситцем и вложили в гроб из цельного куска древесной коры, который обшили парусиной. Началось беспримерное возвращение останков на родину. Почти через год, 15 апреля 1874 года, они на английском пароходе «Мальва» прибыли в Саутгемптон и были захоронены в Вестминстерском аббатстве.

Другой исследователь Африки, английский журналист сэр ГЕНРИ МОРТОН СТЕНЛИ, который по заданию газеты «New York Herald» отправился на «чёрный континент» и отыскал там экспедицию затерявшегося в джунглях доктора Ливингстона, умирал у себя в поместье, в 30 милях от Лондона. Здесь был пруд Стенли, протекал ручей Конго, и колосилось поле Киншаса. Кавалер высшего в империи Ордена Бани умирал от перенесённого паралича, сидя в инвалидном кресле, умирал тихо, спокойно и безболезненно. Стенли первым из белых открыл бассейн реки Конго и описал его, исследовал озеро Танганьика и основал в дебрях континента, на левом берегу Нила Свободное Государство Конго. В мыслях он пребывал очень далеко от дома, и взор его был обращён в прошлое: без умолку говорил об Африке и всё повторял: «Я хочу вернуться в джунгли, чтобы быть свободным… Я закончил свою работу… Я хочу вернуться домой…» А когда ранним утром 10 мая 1904 года часы на башне Биг Бен ударили шесть раз, Стенли произнёс последнее слово: «Как странно! Так это и есть Время…» Он хотел, чтобы его похоронили в Вестминстерском аббатстве, рядом с могилой доктора Ливингстона, но его вдове, Дороти Теннант, церковь в этом отказала — без объяснения причин.

А «отец» русского марксизма ГЕОРГИЙ ВАЛЕНТИНОВИЧ ПЛЕХАНОВ не хотел покоя даже на койке туберкулезного санатория «Питкеярви» в финском городе Териоки и в предсмертном забытьи всё спорил, дискутировал, боролся с кем-то из своих политических противников. И вдруг, в какой-то момент, приподнялся на подушках, энергично взмахнул рукой и, лихорадочно блестя глазами, громко прошептал: «Пусть попробуют не признать меня!.. Я им задам!..» Розалия Марковна не удержалась и расплакалась. Увидев её слёзы, Плеханов побранил жену: «Что ты, Роза, как тебе не стыдно! Мы с тобою старые революционеры и должны быть тверды! Вот так!» — сказал он, подняв правую руку и сжав кулак. Плеханов не боялся смерти и как мог утешал жену: «И потом, что такое смерть? Это — слияние с природой». И, повернувшись к окну, показал: «Видишь ту берёзу, которая нежно склонилась к сосне? Быть может, и я когда-нибудь превращусь в такую берёзу. Что тут плохого?..» На могиле Плеханова на Волковом кладбище в Петрограде, по его просьбе, начертали слова из поэмы Перси Шелли «Адонис»: «Он слился с природой».