Юрий Ростовцев - Виктор Астафьев

А самолет все не летит, все не летит! Отлучился я по делам, Ваня у выхода дежурить остался. Возвращаюсь, смотрю: плачут и обнимаются Ваня и Слава. Я узнал давнего друга сразу, хотя он, конечно, сильно изменился. Он меня тоже узнал…

И пошло: „Помнишь?“, „Помнишь?“, „Помнишь?“…»

Мне посчастливилось найти архивный альбом командира 3-го дивизиона, в годы войны — совсем еще юного лейтенанта Е. В. Бахтина, в котором представлены замечательные свидетельства боевого братства. Многие из них прямо касаются нашего героя, его взаимоотношений с товарищами по оружию.

Одна из заметок, хранящаяся в архиве, написана в те дни, когда ветераны посетили освобожденный ими Киев. Ветеран дивизии А. Семененков рассказывает о том, что одна из самых дорогих сердцу воина наград — присвоение его части, соединению имени города, который он освобождал. И законна поэтому гордость ветеранов бывшей 17-й артиллерийской дивизии — в историю Великой Отечественной войны она вошла как Киевско-Житомирская ордена Ленина Краснознаменная и ордена Суворова дивизия прорыва. А ее бригадам и полкам были присвоены наименования городов, в битвах за которые они прославились.

Ветераны собрались на свой слет накануне 25-летия героической битвы на Днепре и освобождения Киева. Среди них — первый и бессменный командир дивизии, Герой Советского Союза, генерал артиллерии в отставке С. С. Волкенштейн, бывший командир тяжелой гаубичной бригады, генерал артиллерии в запасе А. Дидык, бывший политработник, ныне мастер ОТК Г. Головин, бывший наводчик, ныне учитель Т. Рузнев, писатель, а в дни войны — рядовой связист В. Астафьев, кандидат сельскохозяйственных наук И. Шеремет, прошедший путь от солдата до майора… Полны волнующих встреч дни нашего слета. Внизу — подписи, от имени всех ветеранов дивизии, прошедшей в освободительных боях всю Украину с востока на запад…

В архиве Е. В. Бахтина представлено несколько ранних книг Виктора Астафьева. Все — с автографами автора, датированными 1968 годом. Читаем:

«Музею 17-й дивизии от одного из бойцов этой дивизии — от автора-однополчанина…»

«Семейству Бахтиных от бывшего солдата и сибиряка — самую дорогую книгу о самом дорогом — Родине!..»

«Бахтину Евгению Васильевичу, его милой супруге, встрече с которыми я безмерно рад, хотя встревожена воспоминаниями и болью моя память».

«…Командиру дивизиона от бывшего его бойца, в память о тяжелых днях войны, где были не только бои и походы, но и потери дорогих нам русских людей.

Да будет их память свята для нас, оставшихся в живых!..»

Письмо В. Астафьева супругам Бахтиным:

«Дорогие Евгений Васильевич и Елена Михайловна.

Приветствую Вас и благодарю за праздничное поздравление. Я же не смог его послать Вам по той причине, что меня не было дома. Целый месяц жил в Подмосковье, работал над переизданием книги повестей, которая должна будет выйти в будущем году в издательстве „Советская Россия“. Книга большая, повести в нее включенные, часть из них, написаны давно и пришлось их основательно почистить и подраить, как орудия перед стрельбой.

Эта изнурительная работа спутала все мои планы. Из-за нее отпала поездка в Ленинград, а сейчас на месяц уезжает жена из дома, полечиться. И я буду сидеть дома, работать и домовничать.

Когда теперь попаду я в Питер — одному Богу известно.

Обращение к ветеранам дивизии я получил, готов служить верой и правдой родному воинству, но сам пока никаких заходов на воспоминания не делал, ибо работаю над новой повестью, да и текущих писательских дел много. Надеюсь, что другие ветераны окажутся активней, да и вспомнить им доведется более интересное что-нибудь, хотя сам я прицеливаюсь написать о том, как вы с комбатами сдавали гаубицы после расформирования бригады. Это запало в память после Вашего рассказа.

Слава Шадриков, оказывается, был в Киеве уже второго числа, но у него случился тяжелый приступ в тот же вечер и он едва живой выбрался из Киева.

Посылаю Вам свою новую и лучшую книгу. Желаю Вам и Вашим парням доброго здоровья и всех благ земных.

Передаю привет Алексею Кондратьевичу с супругой и Ивану Вересиянову (последняя фамилия написана неразборчиво, может быть, следует читать Верещагину. — Ю. Р.) с супругой.

Еще раз всего Вам наилучшего.

С приветом — мои домочадцы и я —

В. Астафьев.

28 ноября 1968 г.».

Надпись на подаренном деревянном панно:

«Евгению Васильевичу Бахтину — однополчанину, собрату по боевым дням и фронтовым окопам, командиру родного 3-го дивизиона, в день его 50-летия от бывшего солдата взвода управления.

В. Астафьев, г. Вологда, 1970 год».

В альбом Е. В. Бахтина аккуратно вклеена газетная публикация Виктора Астафьева. Это — «Последний осколок», включенный позднее автором в цикл «Затеей». Пожалуй, ничто так не воссоздает переживания солдата Астафьева, его впечатления от войны, как этот небольшой рассказ, в искренности которого невозможно усомниться.

Невольно вспоминается одна наша давнишняя беседа с Виктором Петровичем. Был он тогда заметно взволнован, горячился:

«Порой говорю с ветеранами, и кажется, что они на другой войне были, чем я. Хочется рассказать о быте войны — как жили, как пахли окопы. Почему нас не снабжают, а бьют. Куда и как мы сами палили. Первый убитый. Свой. И первый убитый тобой. Надо написать обо всем том чудовищном, что я видел…

— Что?! — после паузы восклицает почти в ярости на мой немой вопрос Астафьев. — Может, раскатанных немецкими танками наших солдат забыть?! Не нравится такая правда войны?!

Обо всем этом должны были написать те, кто сидел в окопах… Дать буквальные ответы на главные вопросы: что я видел и знаю о войне? То, что я там пережил.

Вот я сам именно такой книгой мучаюсь.

То, что я лично видел, знаю о войне — обязан написать!»

«Помню отчетливо: кухня артдивизиона, вкопанная в косогор, а я, согнувшись в три погибели, под ней лежу и плачу. Повар заглядывает под кухню и хохочет. Друг мой, Слава Шадринов, с досадой и сочувствием спрашивает: „Ну, чего ты орешь-то? Чего? Все уж!..“

Это значит — опасность миновала и паниковать не надо. А я все равно плачу. Ведь и солдат уже опытный, битый, медали на груди, но слезы бегут, бегут.

Гимнастерка на мне разделена в распашонку, булавкой на груди схвачена. Перебитая рука толсто примотана к двум ольховым палкам и за шею подвешена. Бинты промокли, гимнастерка, штаны, нижняя рубаха и даже сапоги в кровище. Утирая слезы, я и лицо в крови увозил.

Друг машину попутную ждет, чтоб отправить меня в санроту и досадует: „Да не трись ты рукой-то, не трись!..“