Константин Лапин - Подснежник на бруствере

Всю ночь шел крупный снег, поля и дороги застлал белый покров. На рассвете враг, упреждая нас, решил по первопутку контратаковать роту, недавно занявшую выгодную позицию. Контратака была отбита, снайперы Виноградова и Кутломаметова особо отличились, поддерживая бойцов метким огнем.

Успех вдохновил гвардейцев, они сами перешли в атаку. Продвижению мешал вражеский дзот на склоне высоты, настильный огонь пулемета прижал бойцов к земле. Снайперская пара Виноградовой и Кутломаметовой получила задание: заглушить пулемет!

Сбросив полушубки, чтобы было легче передвигаться, в белых маскхалатах, надетых поверх ватников, девушки поползли вперед. Дула винтовок заткнуты тряпицами, чтобы не набился снег, а что лицо в снегу — не беда: растает. В одной руке винтовка, в другой — граната. Снег был рыхлый, следом протянулся белый неровный коридор.

До дзота оставалось всего полсотни метров. Осторожно проделав в снегу бойницу, Соня увидела черную щель дзота и лицо вражеского пулеметчика. Тщательно прицелившись, выстрелила. Вслед за нею послала пулю Виноградова. Пулемет смолк, сзади послышалось приближающееся «уррра».

Гвардейцы ворвались в окопы, завязалась короткая, ожесточенная схватка. Рота выполнила боевое задание, высота была наша. Бойцы не знали, как благодарить девушек, промокших от снега, но довольных, победно веселых.

Весь день гитлеровцы непрерывно обстреливали высоту, лишь к вечеру огонь стих. Поредевшая, усталая рота передавала рубеж свежей части. Маскируя смену частей, наши минометчики обстреляли врага. Фашисты ответили.

Снайперская пара могла идти отдыхать, но продрогшие девушки продолжали вести наблюдение: не перешел бы немец в контратаку. Неподалеку разорвалась мина. Шура, прижавшись к стенке окопа, не могла понять, почему ее напарница клонится лицом в снег. Упав на колени, она трясла безвольное тело подруги, звала ее по имени — Соня не откликалась: ранение было смертельное.

Шура подняла убитую на руки, понесла по окопу. Ход расширился, она прибавила шагу, хотя некуда было спешить…

И снова ружейно-автоматный салют у могилы, отрытой рядом с запорошенным снегом бугорком, где уснула последним сном Клавдия Прядко. Долго мы стояли у дорогих могил, не вытирая слез, бежавших по щекам. Спите, дорогие подруги! Мы не забудем вас, не простим врагу вашу раннюю смерть!..

А жизнь продолжается…

Я замечала, что после тяжелых боев и потерь воины еще бережнее, нежнее относились к девушкам, старались развлечь нас, порадовать чем-нибудь. Частым нашим гостем был командир артиллерийского дивизиона капитан Борис Шор: на новом месте его землянка оказалась всего в двухстах метрах от снайперской. Командиры стрелковых рот завидовали Шору; им, всегда занятым, с трудом удавалось выкроить минутку даже вечером. Другое дело артиллеристы, хозяева своего времени. Шор приходил к нам первым, а уходил тогда, когда девушкам пора было укладываться на ночь.

Но хотя ротные командиры в чем-то и завидовали Шору, они безгранично уважали его как большого мастера нелегкого артиллерийского ремесла. Каждый добивался, чтобы в бою его роту поддерживал дивизион Шора. Любой боец мог определить шоровские пушки «по голосу». Классные артиллеристы у Шора, подлинные боги войны! Нередко капитан на передовой сам корректировал огонь, снаряды его батарей ложились точно.

Борис читал нам стихи любимого Тараса Шевченко, а если собирались певцы-украинцы, негромко вторил им. А может, и другое влекло его — ведь симпатичных девушек среди снайперов немало, иные были просто красавицы. Война войной, а молодость бывает лишь однажды!

Интеллигентный, всегда подтянутый молодой офицер нравился многим. Капитан был отличным наездником, залюбуешься, когда Шор ветром проносится мимо. И скакун под стать седоку — горячий, с нервно подрагивающими ноздрями, бабки обмотаны белой холстинкой. Спрыгнет капитан наземь, пустит коня в лесок — он его не привязывал, подзывал свистом — и к нашему шалашу.

— Ну, что ваш дядя Вася сообразил сегодня на ужин? — спрашивает Шор, видя, что мы склонились над котелками. — Щи да каша — пища наша? Эх, угощу я вас, девушки, как-нибудь бульбой по-артиллерийски. Или битками гвардейскими с гречневой кашей — пальчики оближете… Повар у меня — артист!

Своего дядю Васю мы никому в обиду не давали, на питание никто не жаловался. Вкусно и сытно ели. Пусть дядя Вася не артист, зато человек хороший. Пожилой уже, дети взрослые — дочери семнадцать, сыну пятнадцать. Нет-нет, вынет из кармашка фотокарточки, похвалится: моя копия! Здоровые, рослые, в отца.

А нередко взгрустнет, опечалится за нас.

— Девичье ли это дело — воевать? Жаль мне вас, доченьки! Всем нелегко, а вам и того труднее. А ну-ка, попробуйте, что я тут для вас приготовил.

И угостит жаренной в сале колбасой, домашними оладушками, на худой конец — разогретыми консервами.

— Ешьте, вспоминайте дядю Васю! Только начхозу не выдавайте: скажет, продукт сверх нормы трачу.

…Как-то на отдыхе в батальоне ждали артистов. Не наших армейских, а настоящих, из столицы. Своих мы тоже ценили, хотя чудно было смотреть, как молодые, бравые ребята в военной форме бьют чечетку перед девушками. В разведку бы их!

На лесной поляне сдвинули два грузовика с опущенными бортами — вот и сцена. Собрались свободные бойцы, пришел народ из соседних батальонов, а артистов все нет да нет. Комиссар начал беспокоиться, не случилось ли что.

Встречать артистов послали ротного писаря Колю Кряжевских. Маленький, чернявый, юркий вьюн, Коля казался моложе своих девятнадцати лет. «Писарек», как его звали в роте, везде поспевал. «Мы вятские — ребята хваткие, семеро одного не боимся!» — любил приговаривать он. Не может быть, чтобы наш «хват» промашку дал.

И вот с интервалом метров в 20–30 появляются один за другим артисты. У кого скрипка в футляре, у кого аккордеон. Заметно волнуются. А Коля только загадочно улыбается.

Концерт удался на славу, давно мы такого не видывали. Холодно было, а певица вышла на эстраду в тонком вечернем платье, расшитом блестками, в золоченых туфельках. Ведущий программу уговаривал ее выступать в том, в чем она приехала, — в ватнике и брюках, но артистка наотрез отказалась.

— Пусть все будет, как прежде.

«С берез, неслышен, невесом, слетает желтый лист…» — пела она. Эту задушевную песню я услышала здесь впервые, и сразу вспомнилось: леса по берегам родной Камы в золотом осеннем убранстве! Тенистый парк перед Пермской оперой, где я любила прохаживаться вечерами! И мама, милая моя старушка, которая ждет не дождется меня!.. Не только я — все сидели, как завороженные, у гвардейцев, прошедших огни и воды, на глазах блестели слезы.