Джимми Коллинз - Летчик испытатель

Облака разошлись. Теснее друг к другу города. Крупнее города. Мельче фермы. Гуще сеть железных дорог и шоссе. Промышленные города. Дальше, в мягкие холмы и долины восточного Охайо.

Питсбург был окутан дымом. Аллегенские горы тонули во мгле. Начинало темнеть.

В сумраке подо мной горы проплывают, как сны. Звезды загораются в ясном небе. В домах и на улицах городов зажглись огни.

Совсем стемнело. Слева виднеются яркие маяки, отмечающие почтовую трассу Кливленд — Нью-Йорк.

Нью-Йорк. Океан мерцающих во мраке огней разлился подо мной, насколько хватал глаз. Вон там, вдали — Лонг-Айленд. Я уже видел место, где должен был находиться аэродром. Что это, маяк на аэродроме Рузвельта? Или нет? А это что за маяк? Я видел сотни маяков. Куда ни глянь. Потом я вспомнил, что сегодня — Четвертое июля[7]. Не скоро же мне удастся найти аэродром. Наконец, я разобрался, где огни аэродрома и где фейерверки, и низко спикировал над аэродромом. Зажглись прожекторы. Мой красно-белый «Локхид Сириус» с низко расположенными крыльями выскользнул из темноты, сделал круг над самым аэродромом в ослепительном свете прожекторов, сел и, пробежав по земле, остановился.

На аэродроме было людно. Ночной праздник. Из толпы ко мне бежали люди. Джордж вскочил на крыло и перегнулся ко мне в кабину. Я рулил к ангару.

— Есть, готово! — заорал Пик, покрывая шум мотора.

— Что готово? — заорал я в ответ.

— Побил рекорд, вот что!

— Пойди, проспись, — отвечал я. Мой перелет занял шестнадцать с половиной часов вместо четырнадцати часов сорока пяти минут, показанных последним перелетом.

Летчик добирается домой

Как-то днем, когда я болтался без дела на аэродроме Рузвельта, ко мне подошли знакомые и сказали, что они сейчас улетают на юг. Они хотели на следующий день попасть в Майами на самолет Пан-американской линии. Это были летчики-любители. Погода южнее Нью-Йорка была паршивая, а у них почти не было опыта в ночных и слепых полетах. Я сказал, что долечу с ними до Вашингтона, авось к тому времени прояснится. Когда мы прилетели в Вашингтон, видимость стала еще много хуже. Мне не хотелось пускать их одних в туман, да и солнце уже садилось, поэтому я предложил им свои услуги до Гринсборо. Туман сгущался. Мы шли на высоте двухсот футов, а потом и еще ниже, так что, когда мы сделали посадку в Гринсборо, я уже не мог их покинуть. После скудного ужина мы вылетели на Джексонвиль. Был час ночи. Я едва различал огни маяков. Я повернулся к сидящей рядом со мной девушке и сказал ей, что, если мы потеряем из виду последний маяк, прежде чем увидим следующий, нужно будет возвращаться. В эту минуту оба маяка пропали. Я стал поворачивать обратно. И вдруг все небо просветлело. Будто кто-то гигантской метлой сразу смел все облака.

В пять часов утра мы благополучно снизились в Джексонвиле. Я распрощался с самолетом и пассажирами, а потом стал думать, как же мне теперь вернуться в Нью-Йорк. Я решил сэкономить на железнодорожном билете и двигаться по способу хич-хайкеров — пешком и на чужих автомобилях. Это заняло три дня. Когда я явился домой в рваном костюме, с набившейся в волосы соломой, моя жена решила, что я сошел с ума.

Доброта убила

Эрл Р. Саути был такой добрый, что убил человека. Я не хочу сказать, что он убил его своими руками, но из дальнейшего вам станет понятно, что он все же убил его.

Саути был гражданским летчиком-инструктором в армии, еще до войны, когда авиационными силами армии ведал Корпус связи. Он работал инструктором и во время войны, после того как военно-воздушные силы были организованы в отдельное ведомство.

Встретил он этого паренька во время войны, когда служил инструктором на аэродроме Уилбер Райт. Паренек имел намерение научиться там летать, а потом ехать во Францию, чтобы бить немцев — или быть убитым ими. Летная наука давалась ему почему-то необычайно туго. Есть такие люди. В начале у них просто ничего не выходит. В большинстве они действительно неспособны к профессии летчика, и самое правильное для них — бросить это дело. Чего-то им не хватает. Но изредка попадается среди них такой, который со временем выправляется и летает неплохо.

Незадачливый паренек явился к Саути на последнюю проверку. Его так убивала мысль, что его выставят из воздушных сил и переведут в какой-нибудь другой род войск, он так любил летное дело, что Саути сжалился над ним, продержал больше положенного срока, отдельно с ним занимался и, наконец, пропустил. Мало того, паренек сам стал инструктором, и даже очень хорошим.

Позднее большую группу тамошних летчиков перебросили на аэродром Эллингтон, близ Хастона, штат Тексас. В Эллингтоне паренек сначала мучился, а потом так наловчился, что ого назначили контрольным летчиком и начальником отдела.

Случилось, что один из учеников пришел к нему за свидетельством об увольнении. Ученик был так же убит, как и сам он в свое время. Он пожалел его, как в свое время Саути пожалел его самого. Через три дня этот ученик, летая с ним, зажал управление, вошел в штопор и убил его.

Первая авария

Я сидел в кабине военного самолета DH, высоко над южным Тексасом. После учебного полета в Корпус Кристи я возвращался на аэродром Келли, где помещалась Военная школа высшего пилотажа.

Я смотрел назад. За хвостом самолета виднелся Мексиканский залив. Вдали над заливом низко нависла гряда белых облаков. Небо было синее-синее. Вода искрилась на солнце.

Бремя от времени я оборачивался, чтобы взглянуть на доску с приборами, но больше смотрел назад. Лиловая даль постепенно поглотила залив.

Я повернулся, сел лицом вперед и закурил папиросу. Я посмотрел на приборную доску, потом на карту. На карте мой курс был прочерчен между двумя железными дорогами. Я посмотрел вниз, на землю. Я летел как раз над железной дорогой. Справа, довольно близко, проходила вторая железная дорога, параллельная той, над которой я летел. И слева тоже шла железная дорога. Я никак не мог решить, между какими же двумя из этих трех дорог мне следует лететь.

На железной дороге под собой я увидел небольшой город. Я сбавил газ и стал снижаться. Я сделал круг низко над городом и нашел вокзал. Я спикировал к концу платформы и попытался на лету прочесть название города на здании вокзала. Но я не разобрал его. Я дал газ, чтобы снова подняться. Мотор заработал, потом зачихал, потом заработал как следует. Я не обратил внимания на эти фокусы. Он вел себя точно так же и утром, когда я вылетал с аэродрома Келли. Он вел себя так же, когда я делал круги над аэродромом Корпус Кристи, на берегу Мексиканского залива. Повидимому, протекал карбюратор. Мотор был в порядке. Он оставался воздухонепроницаемым выше и ниже этой единственной точки на рычаге. Я продолжал подниматься. Я сделал круг и опять низко спикировал над вокзалом. Опять мне не удалось прочесть надпись. Я дал газ, чтобы подняться. Мотор заработал, потом зачихал, потом заработал чудесно. Я сделал круг и опять спикировал над вокзалом. На этот раз я добился своего. Город был Флоресвиль, штат Тексас. Я помнил, где он находится. Я дал газ, чтобы подняться. Мотор заработал, потом зачихал, потом сдох. Пропеллер не двигался.